– Непременно.
После двух вдохновенно приготовленных коктейлей в маленьком баре я почувствовала себя значительно лучше. Потом мы доехали до небольшой площадки, с которой открывался чудесный вид на Софию. Город сиял внизу, как драгоценный камень, затмевая кроткие звезды. Я окончательно рассмотрела своего спутника-болгарина (на голландца я совсем не обращала внимания, он молча тащился за нами, как тень). Болгарин оказался приятным молодым мужчиной во фраке, над верхней губой темнела щеточка усов. "Если меня изнасилуют, – лениво подумала я, – то, во всяком случае, это сделают во фраке. Все произойдет высоко в горах, романтической бархатной ночью".
– У вас сейчас такой вид, – прервал мои мысли болгарин, – как будто вы ждете, что я на вас брошусь.
– Честно говоря, я этого опасаюсь, – ответила я. – Ведь я даже не знаю вашего имени.
– В этом нет нужды. Я тоже не знаю, как вас зовут, да и не хочу знать. Просто я увидел на банкете красивую девушку и пригласил ее покататься. Скажите мне, почему женщины так склонны видеть в незнакомых мужчинах сексуальных маньяков?
– Наверное, потому, что изнасилование – явление нередкое. Вообще, давайте оставим этот глупый разговор. Вы ведь не собираетесь меня насиловать?
– Была такая мысль, но сейчас желание куда-то пропало. Давайте лучше посмотрим на ночную Софию.
Мы несколько минут молча любовались сверху искрящимися водоворотами жизни.
– О чем вы сейчас думаете? – вдруг спросил мой спутник.
– У меня поэтическое настроение. Я думаю о том, что всех людей ожидает разный конец. Одни станут земной пылью, другие звездной, одних забудут сразу, как только заколотят гроб, другие поднимутся на небо. Грустно, если мне не суждено стать небесной пылинкой.
– У вас печальное лицо.
– А какое у меня должно быть лицо, если я проиграла?
– Вы еще так молоды и не знаете важное жизненное правило: проигрывать нужно с веселым лицом. Это помогает выстоять. Тем более что это не последний ваш проигрыш.
– Вы что, пророк? Может, предскажете мою судьбу?
– Нет, я не гадалка. Но одно могу сказать: у вас есть силы. Женщины вообще сильнее мужчин, потому что они ближе к природе. Они способны обновляться, как деревья весной, когда они выбрасывают новые зеленые побеги. Посмотрите на месяц, сейчас он мал и свет его слаб, но пройдет некоторое время, и он станет полной луной. Так и вы возродитесь, как луна. И еще запомните: удар, который отбрасывает вас назад, придает вам, если вы не тряпка, наступательную – Вы просто поэт и философ.
– Почти. А сейчас я вас отвезу в отель, у вас уже закрываются глаза.
У входа в гостиницу ко мне кинулся какой-то мужчина с криком: "Синьорита, позвольте вас проводить". Такие сумасшедшие часто поджидали нас в надежде познакомиться. Я захлопнула дверь перед самым носом поклонника. Укладываясь спать, я сонно бормотала: "Я еще возродюсь… или возрождусь… или возрожусь. Впрочем, не важно".
На следующий день я пришла в собор святой Софии, величественный, как гимн.
Его торжественность не соответствовала моему легкомысленному настроению и мелким целям. В таинственный мир горящих свечей и коленопреклонений я корыстно несла собственные неутоленные желания. Я все! время пыталась заключить? богом сделку: "Милый боженька, если ты исполнишь мои просьбы, я непременно буду хорошей девочкой". Так в детстве я торговалась с мамой: новая! кукла за хорошие отметки, конфеты за вымытую посуду.
Я поставила свечку перед ликом божьей матери, и вдруг я почувствовала себя удивительно легкой, как воздушный шарик. Никто в целом мире не знает, где я нахожусь, никто не может предъявить мне счет, я свободна и независима.
Единственное, что я упрямо просила у бога, – это славы. Не любви, не здоровья, не счастья – как все в молодости, я! твердо верила, что это придет само собой.
Меня сжигала чахотка тщеславия. Все мы приехали в Москву в погоне за блестящим и насмешливым призраком славы. Честолюбие нашептывало нам сказки о настоящем успехе и вечной юности. Мы обладали кипучей энергией, радостью и силой молодых зверей и безграничными, как море, амбициями. Нас привлек этот алчный, ненасытный, губительно неотразимый город, пожирающий ежегодно десятки тысяч молодых надежд. Мы вкусили его ядовитых плодов и уже не могли от них оторваться, хотя все здоровое и естественное должно было бежать из этого города. Не имея ни прописки, ни денег, ни связей, ни хороших манер, мы ринулись в погоню за удачей, стремясь зацепиться в Москве, пустить здесь корни. Нас отличала от московских мальчиков и девочек, этих тепличных, изнеженных созданий, пришедших в журналистику по стопам родителей, здоровая волчья хватка. Мы рванулись к победному финалу с резвостью и задором дворняжек, обгоняющих своих породистых собратьев.
Но у нас был козырь – новое время, потребовавшее крепких, жилистых и худощавых. Мы оказались тут как тут. Иногда было больно, очень больно, мы падали и поднимались, разочаровывались и вновь тешили себя надеждой. Но каждый раз, когда на меня накатывает тоска по теплому покинутому очагу, по тихой налаженной жизни, я вспоминаю маленький провинциальный русский городок Осташков, в который я приехала после первого курса на практику.
Для туристов Осташков – райский уголок. Великолепное озеро Селигер, нежная русская природа, старые церкви. Хорошо здесь отдыхать на каком-нибудь маленьком острове, довить рыбу и бездельничать. Но жить в этом городе – такая страшная тоска, что лучше удавиться, и то будет развлечение. Я поражалась замордованности местного населения, мелочности и вздорности его жизни. Как вяло и бесхитростно тянется время! Экран воображения здесь быстро мутнеет. Порывшись в мусоре затхлой жизни, я, такая живая по природе, сама потускнела и замолчала на целый месяц. Единственное развлечение здесь – кино, где за короткий сеанс можно собрать прекрасные цветы чужой фантазии. Но потом в зале загорается свет, и ты видишь мужчин с глазами, залепленными житейской грязью, женщин, не знающих, что такое поцелуи. На их лицах еще полыхают отблески другой, праздничной жизни, которую они, увы, никогда не увидят. Эти умственные трупы не созданы для радости и цепляются за страдания. Я со всей беспощадностью юности судила их, презирала их умственную отсталость и ожидание гроба. Мне хотелось трясти их, кричать им в уши, бить по щекам, чтобы привести их в чувство, пока я не поняла, что такой пресный удел устраивает большинство.
Меня забавляла провинциальная напыщенность, стремление придать значительность своей жизни. Однажды случай забросил нашу компанию на маленькую станцию Пено, где мы высадились в четыре часа утра и тут же провалились по колено в грязь.
Протопав с километр в предрассветных сумерках по улице, находившейся в жидком состоянии, мы наконец прочли на одном из домов название: "Проспект Коммунаров".
Мы хохотали до упаду, забыв про наше жалкое положение. Чем меньше городок, тем больше в нем проспектов с роскошными названиями. Насколько я знаю, единственным развлечением молодежи деревеньки Пено была ежедневная прогулка на станцию с целью полюбоваться на вечерний поезд.
Еще более жалкое впечатление на меня произвел старинный город Торжок, издали похожий на игрушку с маковками многочисленных церквей. Вблизи убеждаешься, в каком жалком состоянии находятся чудесные старые здания. За городской монастырь, в котором раньше была тюрьма, взялись наконец реставраторы, но колючую проволоку, еще не успели. Убрать. Особенно меня поразила одна заброшенная церковь, загаженная человеческими экскрементами и дохлыми кошками.
Девочки-москвички, бывшие со мной на практике в Осташкове, воспринимали русскую провинцию с любопытством экскурсантов. Она им не грозила в будущем. А нам, общежитьевским котятам, светило впереди страшное слово-"распределение" после университета, такие города могли; стать местом нашей работы, где мы медленно и верно шли бы к творческой гибели. Для нас русская провинция была страшной реальностью.
В этих сумерках безнадежности декорации никогда не меняются, люди рождаются и умирают в полной уверенности что других декораций нет. Мужчины талантливые и неординарные воспринимаются в провинциальном омуте как чудаки, людям с творческой жилкой приклеиваются ярлыки 5 сумасшедших, женщины, обещавшие стать прелестными,! вянут, не успев расцвети. Если есть в тебе божья искра, бежать нужно из этого болота, бежать без оглядки, тоскуя по родному городу, болея и мучаясь им.