Повинуясь животному инстинкту спасения, я попыталась натянуть на себя муж чин, как натягивают одеяло. Кто-то прикрыл меня собой, и я услышала шепот Вигена:
– Не бойся, джана, это наши. ("Джана" по-армянски значит "милая".) Виген ухитрился за время плена распутать веревки. Как кошка, он прыгнул в темноте на растерявшегося бандита и стал его душить. Я заткнула уши, чтобы не слышать кошмарных звуков, которые издавал задыхающийся человек. Кажется, Виген добил его прикладом. Дверь распахнулась, и мы услышали голос Вано:
– Есть кто живой? Выходите!
Наше чудесное спасение объяснялось очень просто. Мы попали в засаду совсем недалеко от села Туг, и выстрелы, которые вообще всегда хорошо слышны в горах, обеспокоили бойцов отряда. Они связались по рации с ближайшим армянским постом и выяснили, что наша машина не проезжала. Стало ясно, что где-то на участке между двумя постами мы попали в беду.
Тут пригодился неприкосновенный запас бензина. Вано собрал команду из четырех человек и отправился на наши поиски. Прочесав район, они никого не нашли. Но потом заметили вспыхивающие огоньки спичек и сигарет около старой фермы. Бойцы оставили шофера в машине и втроем по-пластунски поползли по снегу к дому. В результате стычки они убили трех бандитов, а четвертый успел скрыться.
– Больше всего мы боялись, что попадем в кого-нибудь из вас, – сказал Вано. – Мы услышали твой голос и поняли, что вы живы.
В эту ночь гуляла вся деревня. Мы пили вино и бурно обсуждали недавние события.
Я предложила хороший тост, которому меня научил актер Валерий Приемыхов:
– Кто нас обидит, тот дня не проживет. – В этих условиях он приобрел буквальное значение. В тот момент я не чувствовала горечи. Я жива, а это главное, остальное скоро забудется. Моих новых друзей совесть мучила не больше, чем если бы они раздавили таракана. Все стало простым – война есть война, или тебя убьют, или ты невольно повинен в чужой гибели.
В этот день мы родились второй раз. Смерть прошла так близко, что можно было коснуться края ее одежды. Все случившееся с нами напоминало плохой приключенческий роман со всеми положенными атрибутами – засадами, погонями, перестрелками, драками, насилием и обязательным счастливым концом. Нам казалось, что мы посмотрели классический вестерн, в котором по странной прихоти судьбы вынуждены были играть главные роли. Только пули в нем были не бутафорские, а вместо красной краски – кровь.
Еще до рассвета было далеко, а три свежих трупа уже стали предметом обмена и попали в жуткую тетрадочку, где, словно в бухгалтерской ведомости "приходрасход", расписано количество живых заложников и мертвецов с той и с другой стороны. Эту тетрадочку в полном порядке содержит начальник по связи Карен.
Меняют одного живого человека на два трупа, двух стариков на одного здорового парня, ребенка на две цистерны с бензином. Почитав эти записи, либо поседеешь, либо станешь циником.
Но мы уже вышли за пределы обычных человеческих отношений. Мы с такой простотой говорили о кошмарных вещах, что попади в нашу компанию случайный гость, он был бы потрясен нашим цинизмом. Но в той ситуации все было нормальным, даже убийство.
Вано уверял, что мы спаслись только потому, что перед поездкой ходили в церковь.
На следующее утро мы решили отблагодарить бога за помощь и поставили свечки в старой церкви. Когда воск потек, как горячий мед, мы, пятясь назад, как раки, выбрались из святого места. Есть армянский обычай выходить из церкви спиной вперед. Если не споткнешься, значит, бог принял твою просьбу. Выполнив свой долг, ' мы уехали в Степанакерт.
В этом городе не хватает досок на гробы, людей хоронят прямо в саванах. Прокат одного гроба до кладбища стоит месячной зарплаты среднего гражданина. За питьевой водой люди стоят в очередях по шесть суток. Хлеб научились печь сами, подвалы переделали в спальни, чтобы по ночам спасаться от обстрелов. Ночные бомбежки напоминают игру в морской бой двух повзрослевших оболтусов. Они с азартом лупят друг друга, надеясь попасть в нужную клеточку.
Корреспондент ТАСС потащил меня в свой корпункт на экскурсию.
– Сейчас ты увидишь мое место работы, – говорил он, быстро взбегая по лестнице.
– Факсы, телексы, компьютеры – смотри! – Он распахнул дверь, и я увидела две вдребезги разнесенные взрывами "алазани" комнаты. Груды руин, и с потолка свешивается какая-то пакля.
Быстрее всех дичают в этих местах иностранные корреспонденты. Из цветущих, упивающихся своим богатством стран они попадают в темный и тесный мир, от которого исходит сияние угрозы. Признаки хорошего воспитания неустойчивы и легко исчезают. Я стала замечать за собой погрешности по части приличий. Я ела руками, справляла малую нужду, не стесняясь присутствия мужчин, ленилась краситься, редко расчесывала волосы. Я завидовала людям, которые даже на войне не утрачивают благородное свойство сопротивляться силам природы и держать себя с неизменным изяществом. В средние века рыцари отправлялись в поход в дорогих нарядах и сверкающих золотых доспехах. Своим блестящим видом они бросали вызов войне. Я уверена, что и в могиле надо быть как следует одетой.
В разгромленном Степанакерте Виген устроил нам великолепный прием у своего брата. Я была поражена видом богатого теплого изящного дома с камином. Как могли люди во время осады сохранить это чудо! Стол превзошел все ожидания. Много пили розового вина за мое здоровье. Мне было стыдно слушать все комплименты и похвалы моей храбрости из уст Вигена. Вчерашний вечер дал мне все доказательства моей животной трусости.
На ночлег мы устроились к одной доброй женщине, работающей в пресс-центре. Она поставила на огонь кастрюлю с водой, чтобы я могла вымыть голову. Волосы у меня были настолько сальные, что из них можно было сварить суп. Я так хотела спать, что доброй хозяйке самой пришлось заняться моим мытьем.
Упав в мягкую перину, я моментально уснула, успев предупредить всех, что, если начнется бомбежка, меня не будить. Даже если настанет конец света, я хочу умереть не в подвале, а на мягкой кровати.
Когда на следующий день я увидела вертолет, со мной случилась истерика. Я плакала и умоляла всех остановить его, чтобы он не улетел, и успокоилась только тогда, когда меня посадили в вертолет. В Ереван вместе с нами летели два блеющих барана, трепещущие индюки со связанными лапками, четыре плачущих красивых сестры и мужик с двумя пулеметами, которые он выставил в окно на случай нападения. Я побоялась бросить прощальный взгляд на Карабах, чтобы, подобно жене Лота, бежавшей из горящего Содома, не обратиться в соляной столп. Назад, в цивилизованный, благоразумный мир, где нет этих людей, которые убивают так же легко, как выпалывают сорняки! Бежать из этой трагической раздираемой страстями маленькой страны, где смерть не отходит от тебя ни на шаг, где люди пожинают урожай своих бед, где правит балом Сатана, где я научилась различать бес-' конечное количество оттенков страха.
Наша фантастическая одиссея закончилась, но ее последствия оказались гораздо глубже, чем я предполагала. По моему уютно устроенному мирку прошлись люди в грязных сапогах. До поездки в Нагорный Карабах я наслаждалась спектаклем войны как зритель, сидящий в первом ряду, и вдруг грубая рука судьбы вытолкнула меня на сцену. И, видит бог, я оказалась жалкой актрисой.
Моя беспечность кончилась, я познала страх. Днем я наслаждалась жизнью, этим чудесным и бесценным даром, ночью меня мучили сны. Вот пример такого кошмара.
Я открываю газету "Комсомольская правда" и вижу на первой странице свои фотографии в самых возбуждающих и неприличных позах. Огромным шрифтом набрана сенсационная подпись к снимкам: "Наш корреспондент Дарья Асламова обвиняется в убийстве четырех человек самым зверским способом. Сегодня состоится открытый судебный процесс по этому загадочному делу. Мы желаем нашему корреспонденту удачного завершения процесса". Я лихорадочно роюсь в памяти, стараясь припомнить, где же я могла хлопнуть этих четырех человек, и во сне покрываюсь потом от мучительных воспоминаний. Зал огромный и блистающий, волнующееся море людей, фотовспышки. За кулисами я тщательно, как Мария Стюарт перед казнью, выбираю платье. Наконец на- ' дела свое любимое бальное платье, оставшееся от конкурсов красоты, и сногсшибательное бриллиантовое ожерелье. Меня раздражает, что перчатки уже не первой свежести, а на платье видна дырочка, прожженная сигаретой. Круглый деревянный столик, перо и чернильница – я сажусь писать собственную защитную речь и сразу же застреваю на первой фразе. Как обратиться к публике – господа (подумают, что слишком претенциозно), друзья (какие же они мне друзья?!) или товарищи (это звучит уже смешно)? Все мешается в моем сне, и вот я уже еду в гости к бабушке, которая умерла и похоронена в деревенском нужнике. Я должна приставить бабушке второй подбородок – его забыли положить в гроб. Я захожу в туалет, поднимаю крышку гроба, и оттуда выползает клубок черных змей.