Оказывается, у его откровенности имелась еще одна причина. Эраст говорил: сяожэни, «мелкие люди», очень памятливы на обиды.
– Если будете рыдать или осыпать меня проклятьями, то не очень громко, пожалуйста. Это приличная гостиница, – продолжал глумиться триумфатор. – Или мы будем смотреть фильму «Страшная месть азиатской вдовы»?
– Что я, одинокая слабая женщина, могу вам сделать? Мне нужно думать о ребенке, – тихо произнесла Мона. – К тому же ваш помощник так тщательно меня обыскал.
– Он, кстати, тоже был знаком с вашим супругом. Правда, шапочно. Эй, Ревазов!
Должно быть, помощник стоял прямо у двери – она сразу открылась.
– Проводите госпожу Фандорину. Мне нужно поработать с бумагами.
Ничего больше не сказав Скукину, но задержавшись взглядом на хмуром лице порученца, Мона медленно покинула номер.
Таким же сомнамбулическим шагом она вышла на залитую солнцем эспланаду. Оглянулась на окна. Из одного, распахнутого, доносился чистый звук флейты. Комкор Скукин предавался сладостным воспоминаниям.
Мона отошла чуть дальше, села на скамейку, где дожидался Маса.
– Вы были правы, а я ошибалась. Это не Романов. Это Скукин, – сказала она, глядя на горы за озером. – Угловое окно бельэтажа.
Японец молча кивнул, надел канотье, поднялся.
– …Погодите. Там еще второй. Длинный, черноволосый. Он тоже имел к этому какое-то отношение. Я точно не знаю, но когда я посмотрела ему в глаза – будто ногтем по стеклу.
– Я подумаю насчет второго, – наклонил голову Маса. – Идите на станцию, госпожа. Видите, над горой тучи? Скоро пойдет дождь. Вы промокнете.
– Посижу здесь. Что-то совсем нет сил, – ответила она, мысленно повторяя одну и ту же фразу. Ничего не осталось, совсем. Ничего не осталось, совсем.
Комкор довел до финала гайдновскую «Серенаду» и стал играть баховскую «Шутку», еще лучше соответствовавшую его отличному настроению. Подошел к открытому окну, залюбовался, как на кончике инструмента попрыгивает солнечный зайчик.
По скрипу понял, что сзади приблизился и терпеливо ждет Ревазов. Оторвал губы от мундштука, не оборачиваясь спросил:
– Что?
Помощник встал рядом и стал смотреть вдаль. Ему, кавказскому человеку, нравились горы.
– Я бы не стал пренебрегать этой женщиной. Мне не понравился ее взгляд. Вы сами всегда говорите: береженого бог бережет. У ГПУ в Швейцарии неплохая агентурная сеть. Найдут и сделают что надо.
– Так я и собирался поступить. Эта встреча доставила мне удовольствие, а за удовольствия нужно платить. Распорядитесь.
Скукин прикрыл веки, готовясь играть дальше. Но сбоку раздался какой-то непонятный звук, и комкор скосил глаза.
Это всхрипнул Ревазов. Он схватился рукой за горло, выдернул маленькую иголку, изумленно на нее уставился, показал пальцем куда-то вниз, но ничего не сказал, а повалился грудью на подоконник.
Механически проследив за указующим перстом, Скукин увидел под окном, на набережной, узкоглазого господина в клетчатом костюме. Узнал, тихонько вскрикнул.
Азиат держал у рта трубку, так что они со Скукиным были похожи на дуэт флейтистов.
Что-то укололо комкору переносицу. Глаза скосились один к другому и возмущенно вытаращились на невесть откуда взявшуюся иголку.
Внизу, на эспланаде, Маса приподнял канотье и поклонился. Дожидаться, когда умирающий рухнет, он не стал. Скукин еще качался на каблуках, еще разевал рот, а японец уже шел прочь, глядя на озеро.
Оно замутилось рябью, над поверхностью взвихрилась водяная пыль, небо стремительно посерело, с него засочился, быстро усиливаясь, холодный дождь.
Маса не обращал внимания на косые струи. Ему было печально и спокойно.
Всё правильно, думал он. Госпожа будет довольна. И хорошо, что наконец закончилось лето. Теперь она перестанет дни напролет лежать в постели, отворачиваясь от солнца. Заберет сына. Будет жить. Я ей больше не нужен. И ему тоже. Чему я могу научить европейского мальчика? Мне шестьдесят два года, а я ничего не знаю, не умею. Разве что убивать плохих людей, которые и без меня не миновали бы своей кармы. Хватит, надоело.
Как там сказано в последнем трехстишье преподобного Мудзэна?