А брюхо гнуло свое:
— Так вот, я для того и поставлен тут Хранителем, чтоб всякие слизняки и прочая мелочь не шастала куда сама не знает! Зачем всяким недоразвитым туда ходить?! Ну вот сам подумай, там у вас… что там у вас есть, ну вот, к примеру — ежели какая-нибудь лягушка запрыгнет в реактор ваших допотопных термоядов или в какой ридориоцентр, ну чего она там увидит, чего сможет понять, а?! Зачем ей туда запрыгивать?! Зачем слизню заползать в космолабораторию, где выращивают кристаллы?! Слизень должен сидеть в своей мокрятине и не высовываться! Понял?! Тем более, ежели он сам не знает чего ему надо!
Глаза ощупывали Ивана со всех сторон, они на своих стебелечках напоминали волосы Медузы Горгоны, также змеились и изгибались, только вот не шипели.
— Вот я тебя подвешу тут, — проговорило брюхо, — и будешь висеть, покуда не созреешь. А на Харх-А-ане тебе нечего делать, поверь уж моему опыту!
— Где-где?! — поинтересовался Иван.
— На Харх-А-ане, вот где!
Ивана приподняло еще выше, какой-то крюк прошел острием под поясом комбинезона, давление щупальца ослабло, потом и пропало. Он висел под самыми сводами — и трепыхаться не стоило. Падение с такой высоты могло окончиться только неприятностью. И все ж любопытство было сильнее страха и прочих чувств.
— А мне говорили, что это место называется Хархан-А, — сказал он, стараясь не встречаться глазами с жуткими «волосами Медузы». — И еще чего-то, про уровни какие-то, про ярусы, про Чистилище.
— Ну, в общем-то все верно, слизняк, как же войти на Харх-А-ан, минуя Чистилище?! Все верно! А Хархан-А, на котором ты недавно был, находится на самом почти входе в Систему за двадцать один световой год отсюда.
— Что-о?! — удивился Иван.
— Что слышал!
— Этого не может быть!
— Может.
— Я ничего не понимаю, — растерянно выдавил Иван, у него голова кружилась и чудовищный комок торчал в глотке, не давая дышать, говорить нормально.
— А я тебе о чем толковал, забыл? И не поймешь никогда! — сказало брюхо-Хранитель. — Ни-ког-да не пой-мешь!
— Мы проползли, прошли, пролезли не больше сотни метров, — гнул свое Иван. — Причем тут двадцать один световой год?!
— Да чего с тобою говорить! Виси и созревай! Через недельку высохнешь, вывалишься из одежонки, тебе же лучше будет. Но посуди, зачем тебе такому вообще жить?! На мой взгляд, не стоит, одно недоразумение сплошное!
Иван совсем не надолго, языком отомкнул переговорник от неба. Но голос от этого не стал менее разборчивым и доходчивым. Он даже зазвучал с укоризной:
— Это ты зря тут проверочками занимаешься!
Думаешь, мы вас на сотни тысяч лет в развитии опередили, а без ваших этих финтифлюшек обходиться не можем?! Ну это же глупо совсем, это же по-слизнячьи! У нас у каждого в мозгу такие переговорники, какие вам и не снилися! Ну да ладно, виси! Тебе это — все равно не надо знать, отпрыгался, лягушонок!
— Поглядим еще, — проворчал Иван.
— Вот виси себе да гляди сколько влезет! А что касается сотни метров, как ты говоришь, так я поясню: каждый метр во внутренних структурах, лягушонок, это целая куча парсеков в Пространстве… Э-э, да что с тобою говорить!
Иван примкнул Переговорник. Ничего, чтобы они тут ни болтали, как ни задавались, а ему эта штуковина еще пригодится!
— И назад мне путь закрыт? — спросил он.
Ответа не последовало.
Иван немного извернулся на крюке, посмотрел вниз — но русоволосой не увидал. Наверное, она спряталась за полукруглой дверцей, а может, и убежала давно — кто он для нее, никто. Чучело трехглазое да чешуйчатое, вот кто. На какое-то короткое время в ней могла проснуться симпатия к такому уродцу, да могла! Но лишь потому, что он помогал ей в чем-то, давал надежду на несбыточное… А пропал, так и поделом ему! Иван вполне понимал, что могло твориться сейчас в ее душе. Но больше всего его волновало другое — она осталась одна в этом чуждом проклятом мире со всеми его идиотскими и нелепыми вывертами! И это он обрек ее на это одиночество! Раньше она была пусть и не в самой лучшей, но все же таки в компании землянок, что-то было в настоящем. Но пришел он, и все нарушилось! И уже только лишь по этой причине Иван не мог позволить себе висеть на крюке и «созревать». Нет! Будь они сами хоть трижды, хоть четырежды прокляты! Но если они ему делают зло, то и он ответит тем же! В конце концов, для чего он заявился в этот мир — самому мстить, справедливо мстить за содеянное нелюдями, или же терпеть бесконечные побои, издевательства?! Ну уж нет! Коли он не может быть частью Добра, мечом в руках Добра, он сам станет Злом, его удавкой! И с помощью одного Зла он сокрушит другое Зло, а значит, принесет Добро в мир! Только так! Только так, и не иначе!
В ушах снова зазвучал мягкий низкий голос: «Добро на острие меча не преподносят…» Ну и пусть! Не надо! Он не с добром пришел сюда! Он не собирается этим нелюдям преподносить чего-то! Он только лишь научит их уважать других, напомнит, что во Вселенной, где бы она ни была, по какую бы сторону коллапсаров не распространялась, каждый рожденный достоин жизни! И он не будет различать одних и других, он просто будет отстаивать свое право на жизнь! И пусть это право назовется Добром, пусть Злом, неважно, для него все неважно! Неужто же он, а не они, заслуживают проклятья?! Нет! И еще раз нет! Надо отбросить остатки сомнений!
А в ушах опять загудело, снова пробился далекий голос: «Тебе будет казаться, что борешься с этим Злом, что ты истребитель этого зла, но истребляя и обарывая его силой, будешь лишь умножать его. И настанет день, час, когда ты перестанешь понимать, где кончается Добро и начинается Зло, и сам станешь воплощением Зла!»
Иван резко встряхнул головой. Заглушил внутренний голос. Нет, он не станет… а если даже и станет, так значит, того требуют обстоятельства! А они выше людских переживаний, они на деле выявляют — что есть что и кто есть кто! В этот мир надо было придти с мечом, и не с копьецом из арматуры, не с плазменным резаком и лучеметом… а с флотилией космокрейсеров последнего поколения, оснащенных мегааннигиляторами и фотонными таранами. Вот тогда бы можно было и разговоры разговаривать! А теперь… Нет, и теперь у него есть выход. И пусть хоть кто-нибудь попробует упрекнуть его, пусть только попытается!
Иван осторожно нащупал под комбинезоном яйцо-превращатель, засунул руку внутрь. При этом он заставил себя думать о Лане — думать четко, выражение, образно — пускай читают его мысли, пускай!
— Трепыхаешься? — поинтересовалось вдруг брюхо.
— Куда уж нам, — прохрипел Иван.
— Ну, трепыхайся, трепыхайся!
Змеиные стебельки с глазами втянулись в брюхо Хранителя. Даже следов не осталось; будто и не было ничего.
Иван скрючился, поднес яйцо к горлу, сдавил. Он нажал на него сразу, со всей силой нажал. И почувствовал, что происходит, а точнее, уже произошло, нечто странное — он вдруг разросся во все это огромное помещение, обрел тысячи сильных и легко управляемых конечностей, он вдруг увидал все разом, будто и в каждой его конечности находилось по сотне глаз. Это было непередаваемое ощущение. Но Иван не стал им упиваться, не стал они пытаться разобраться в нем. Надо было действовать!
— Ну что, слизняк ничтожный! — взревел он громоподобным, голосом, не своим, каким-то даже искусственно усиленным. — Что ты теперь скажешь?!
Он мгновенно подтянул к себе, под своды, три десятка самых мощных и толстых щупальцев-отростков, напряг их концы до одеревенения, и не жалея ни сил, ни тканей, ни когтей, ударил со всех сторон одновременно в чудовищное прозрачное брюхо.
— Получай, каракатица поганая! Сверхслизняк!
Его щупальца застряли в пронзенном шарообразном теле. Но оттуда уже водопадами хлестала вниз темно-желтая пена. Тело прямо на глазах стало терять форму шара, съеживаться, опадать, превращаться в висящий, комок морщинистой кожи.
— Это интересно… — прозвучало в мозгу у Ивана голосом Хранителя.