— Все! Как хочешь! — глухо докатилось снизу. — Я пошла!
Твари явно хотели поживиться именно им, Иван это сразу понял, и его не удивила, не напугала их первобытная звериная алчность, но все-таки стало как-то не по себе. Тем более, что клювастых слеталось все больше, они уже заслонили своими дергающимися, трепещущими телами все, облепили сферу, яростно долбя ее не только сверху, но и отовсюду, с неистовством, не жалея клювов. Нет, Ивану совсем не хотелось наружу.
— Иду! — выкрикнул он.
И опустился вниз, опять нажал на выступ — задвижка прикрыла отверстие. Он снова ничего не видел в кромешном мраке лаза. Но дверь нащупал сразу, пролез в трубу. Спереди доносилось учащенное и гулкое в замкнутой полости дыхание. Никому иному кроме русоволосой оно не могло принадлежать. И Иван пополз вперед, волоча за собой прут-копье.
— Ой!! — донеслось вдруг откуда-то снизу. И одновременно раздался звук шлепка, обиженный сиплый голосок прокомментировал происшествие: — Приземлилась!
— Ты жива? — крикнул Иван. — Что с тобой?
— Да все в норме, — отозвалась русоволосая. — Ты только это, гляди, не свались на меня, там обрыв!
Иван уже и сам нащупал край обрыва. Вцепился в него руками, перевернулся, свесил ноги вниз, но дна не нащупал. Появилась мысль — как спрыгивать? Его передернуло от воспоминаний, в ушах прозвучал хриплый голос Псевдо-Хука, пришло сомнение. Вот отпустишь сейчас руки — и прямиком угодишь в объятия старым приятелям Гмыху да Хмагу или же, к примеру, опять придется болтаться на цепях вниз головой в сыром и темном каземате. Чтоб этот Хархан-А провалился в преисподнюю!
— Чего застрял!
— Иду! — просто ответил Иван. И разжал руки.
Ничего с ним не произошло. Он спрыгнул вниз метра на четыре, точнее, сполз по шершавой стеночке, цепляясь за нее чем только можно, но не выпуская своего оружия.
— Ну, наконец-то! — обрадовалась Дана. И на миг припала к его плечу.
Ивану показалось, что она его чмокнула в щеку — прикосновение было нежным, мягким, неуловимым, может, ему это и впрямь показалось.
— Ты не ушиблась? — спросил он.
— Да нет, тут мягко.
Иван потрогал пол или днище, он не знал — что именно, и не мог этого определить в темноте. Но оно было на самом деле мягким, совсем как куча хлама на его то пропадающем, то появляющемся чердаке.
— Ну и куда дальше? — задал он вопрос самому себе вслух, не надеясь на помощь в таком деле русоволосой.
— Этот жирный говорил про какой-то ярус, где, мол, чистилище… чего-то в таком духе, — промямлила неопределенно Лана.
— Помню. Ярус-Чистилище, — подтвердил Иван. — Но где?!
В тот же миг мягкий пол стал опускаться, будто площадка лифта. Иван не видел ни черта, но он по стенам определил это, те вдруг поползли вверх, задевая шершавой поверхностью то за плечо, то за локоть… Опускались они недолго, минут двенадцать. Молчали. Лана прижалась к нему вплотную, не шевелилась. Иван чувствовал — ей страшно, но она не хочет этого выказать.
Его волновало совсем другое сейчас — как он будет выбираться назад! Как он найдет свои спрятанные вещи?! Ведь без скафандра и всего прочего ему и думать нечего о спасении! А тут все только запутывается да усложняется, поди разберись!
Наконец они застыли перед освещенной круглой дверью-люком. Дверь сама по себе с ужасающим скрежетом, будто ей не пользовались тысячу лет, уехала вбок. Но дойдя до крайней точки, тут же начала с не меньшим скрежетом возвращаться на прежнее место.
— Ну и что дальше? — раздражение захлестнуло Ивана.
— Ничего!
Дверь снова поехала вбок. И Лана прошмыгнула за нее, не дожидаясь обратного движения. Ивану пришлось повторить то же самое, но уже на третьем заходе. Он проскочил, сразу обернулся. Дверь-люк встала на свое место и больше не пыталась сдвинуться. Ловушка! — подумалось Ивану. Да только назад пути в любом случае не было.
— Только ничего не трогай! Помнишь, как жирный говорил?! А то Хранитель не пропустит! — напомнила Лана.
— Поглядим еще! — буркнул Иван. И крепче сжал копье.
Они быстрехонько миновали заросший плесенью тамбур, распахнули самую обычную прямоугольную дверь с круглой ручкой.
И замерли. Трудно было понять, что было за дверью. Со всех сторон — слева, справа, сверху, снизу свисали, переплетаясь, скрещиваясь, заходя одно за другое какие-то морщинистые белые отростки, толстые и тонкие, свивающиеся в кольца и прямые, изогнутые безвольно и напряженно торчащие. Заостренные концы отростков, там где они проглядывались, заканчивались черными раздвоенными коготками, совсем маленькими, с человеческий мизинец. Но было их столько, что в глазах рябило. Некоторые отростки и кольца чуть подрагивали. Особо толстые вздымались и опускались почти незаметно, словно дышали. Смотреть на эту мешанину белых морщинистых то ли щупальцев, то ли хоботов, то ли чьих-то хвостов было неприятно.
— Мне что-то не хочется туда, — проговорила Лана.
— И мне! — заверил ее Иван.
Но другого хода не было — тамбур имел лишь две двери.
(продолжение следует)
Анатолий Фисенко
Шаг из тьмы
Луна выглянула из-за летящих туч, посеребрив их матовым блеском. Посветлевший лес притих, а затем снова очнулся ночными шорохами: заплакала неведомая птица, заухал филин, в кронах спящих деревьев простонал верховой ветер.
Стараясь особо не хрустеть валежником, я неторопливо шел по тропинке туда, откуда тянуло дымком и присутствием человека. Костер оказался, в указанном Прохором месте. Возле огня сутулился на пеньке пожилой мужчина в черном дождевике, рядом лежали «тулка» и рюкзак. С минуту я по привычке наблюдал из темноты, оценивая обстановку, потом шагнул на свет и кашлянул. Охотник вздрогнул, поморгал и хриплым со сна голосом осведомился:
— Вы… кто?
— Лесник, точнее, его помощник. Шел мимо, гляжу — чужой да с ружьишком. Балуются тут иногда.
— Лицензию на отстрел? — мужчина полез за пазуху.
— Зачем же? Верю. Закурить не найдется?
— Пожалуйста, — он с готовностью вынул пачку «беломорканала», закурил сам, протянул мне. Я присел на соседний пенек и тоже задымил, прислушиваясь к окружающему.
Лес высился вокруг черной мрачной громадой, чудился Хруст ветвей, шепот людей, какие-то тени между деревьями.
— Подстрелили кого-нибудь?
— Увы, — собеседник дружелюбно улыбнулся, дремать ему, видимо, уже расхотелось. — Всего первый день. А вообще-то места знакомые, бывал.
— И я люблю поохотиться. На крупную дичь… Значит, бывали? А вроде личность не припоминаю, прошу прощения.
— Вы тогда пешком под стол ходили. Знаете поблизости Мертвую усадьбу?
— Дурное место по мнению стариков: вампиры, оборотни и прочая нечисть. Сказки, конечно.
— Вот-вот. Но мне когда-то довелось там ночевать, так чуть в них не поверил. Хотите расскажу? До рассвета все равно далеко и сон пропал.
— Конечно, сказал я, отводя глаза от пламени, — еще только полночью мне пока некуда спешить.
— Тогда пододвигайтесь, слушать долго. И простите за газетный стиль, я ведь по профессии журналист.
Эта история случилась в мою довоенную бытность корреспондентом маленькой районной газеты, в то время, когда приходилось много разъезжать по селам и хуторам, затерянным в Глухмянской пуще, ночевать где попало, а порой всю ночь напролет трястись в телеге по бездорожью. Я был молод, самонадеян и любое поручение редакции воспринимал чуть ли не со щенячьим восторгом.
Однажды в начале сентября я выехал в деревню Гниловатку для «освещения факта единичного приручения лося». Дождь, ливший неделю, размыл лесную дорогу, лошадь постоянно вязла в грязи и мой возница, седобородый тщедушный старичок, осип от ругани. Ночь была звездная, с неба замазанного тучами, беспрестанно моросило — мы вымокли, продрогли и в довершение ко всему заблудились. Когда кобыла стала и ни уговоры, ни понукания не стронули ее с места, возница бросил кнут в телегу и повернулся ко мне. Во тьме тускло блеснули зубы.
— Приехали, гражданин корреспондент. Станция Березай, хоть ни хошь, вылезай.
Он захохотал, как филин, и неожиданно выругался. Я скорее догадался, чем увидел, что он искоса разглядывает покосившийся придорожный крест. Таких уже попадалось с десяток — и каждый раз старик снимал фуражку и кланялся, так что его неожиданный атеизм выглядел несколько странно, впрочем, тогда меня волновало другое: выспаться и хоть немного обсушиться.
— Где располагаться будем, Семеныч? Надеюсь, не на дороге?
— А хоть бы и так, — он сплюнул в темноту. — По мне лучше в берлоге, чем в Мертвой усадьбе. Поганое место.
— Усадьба? — оживился я. — И переночевать найдется?
— А как же. Всё проспишь — не добудишься.
— Вот и славно, — я зевнул и демонстративно откинулся на мокрую солому. показывая готовность остановиться у лешего, лишь бы под крышей.
Старик минуту помедлил, потом махнул рукой и сердито дернул вожжи:
— Н-но, заупокойная!
Мы поехали. Сквозь тучи иногда проглядывала луна, но светлей не становилось. Я следил за проплывающими вверху кронами деревьев и думал, что попутчик — человек несомненно своеобразный, только не для. ночного леса. Случайно ли заблудились? Между тем елки расступились и на большой поляне забелело длинное одноэтажное строение наподобие казармы. У грязных стен теснились папоротник и чертополох, окна преимущественно без стекол, с жалкими остатками рам.
Телега остановилась, но выбираться не хотелось. Чем-то здесь не нравилось — слишком тихо было, даже перестала дразниться незримая птица. Казалось, это место заколдованно спит и ждет своего часа. Однако дождь усилился. Я спрыгнул в лужу, потянул чемодан.
— Не надо, — сказал возница.
— Что именно?
— Здесь оставаться.
— А где?
Он промолчал, и мне непроизвольно захотелось оглянуться. Некоторое время он сидел_неподвижно с отвердевшей спиной, а я переступал с ноги на ногу, тоскливо ощущая хлюпающую в сапогах воду. Наконец не выдержал:
— Что за тайны? Привидение, что ли?
— Упыри, а еще барин здесь проживал до революции, — неохотно пояснил Семеныч, — и как-то на развод сюда лошадок завезли редкой породы. Монгольские или еще какие, но страхолюдные, не приведи Бог. Барин же поспорил с дружком, что подстрелит вожака. Ну и стрельнул, а голову на трофей отрубил…
— Надеюсь, она не в доме? — перебил я с подчеркнутой иронией, впрочем, оставшейся без внимания.
— Не нашли. Дружок только опосля барина отыскал — на люстре висел покойничек, а лицо перекошено, словно саму костлявую узрел. Руки за спиной связаны — не сам в петлю влез. И следы конские вокруг дома — с кровью. С тех пор тут часто ржание слышится и выстрелы, а если кто ночевать забредет, то сгинет либо умом тронется и лишь одно поверяет: «Безголовая лошадь…» Так-то, гражданин корреспондент.
Я пренебрежительно повел плечами:
— Неужели верите в лошадиное привидение?
Проводник немного смутился:
— Сказывают, видели.
— Кто?
— Есть кому.
Спать расхотелось и я бы, пожалуй, рискнул добраться до Гниловатки, если бы не перспектива заблудиться вторично плюс нелепые слухи, требующие от меня, человека передовой профессии, немедленного опровержения.
— Остаюсь. Ставлю фотоаппарат против самосада, что ничего не случится.
Старик вздохнул:
— Оно конечно- Здесь поблизости хуторок есть — может, составите кампанию?
— До завтра, — отмахнулся я, — и не забудьте табачок.
— Было б кому… — пробурчал он, заворачивая телегу.
Последним, что я услышал, закрывая входную дверь, был звук близкого выстрела — или треснувшей ветки.
Внутри строение выглядело таким же неухоженным, как и снаружи: валялись пожелтевшие от времени клочья газет, неопределенные тряпки, мусор, но в комнатах кое-где сохранилась мебель, что впрочем не удивляло. «Безголовая лошадь». Надо же! На серых стенах изредка попадались картины, вернее, то, что от них осталось. Но одна в трепетных бликах моей свечи была особенно хороша: сквозь пыльную паутину проступал мрачный замок с неосвещенными бойницами, а у подъемного моста спешенный всадник держал под уздцы рыжего першерона.