Туисденъ нынѣ чиновникъ въ придворной конторѣ Пудры и Помады, а сынъ его тамъ же писаремъ. Когда дочери начали выѣзжать, онѣ были прехорошенькія — даже моя жена сознаётся въ этомъ. Одна изъ нихъ каждый день ѣздила верхомъ въ паркѣ съ отцомъ или братомъ и зная, какое онъ получалъ жалованье и какое состояніе было у его жены, и сколько онъ платилъ за квартиру въ Бошанской улицѣ, всѣ удивлялись, какъ Туисдены могли сводить концы съ концами. У нихъ были лошади, экипажъ и большое хозяйство, на содержаніе котораго шло по-крайней-мѣрѣ пяти тысячъ въ годъ, а они и вполовину не имѣли того, какъ всѣмъ было извѣстно; полагали, что старикъ Рингудъ помогалъ своей племянницѣ. Конечно, она тяжко трудилась для этого. Я только-что говорилъ о ранахъ; у иныхъ и бѣдные бока и грудъ бываютъ проткнуты насквозь, факиры не бичуютъ себя усерднѣе нѣкоторыхъ свѣтскихъ изувѣровъ; а такъ-какъ наказаніе служитъ поученіемъ, будемъ надѣяться, что свѣтъ шибко хлещетъ по спинѣ и плечамъ, и славно дѣйствуетъ бичомъ.
Когда старикъ Рингудъ, въ концѣ своей жизни, пріѣзжалъ навѣщать свою милую племянницу и ея мужа и дѣтей, онъ всегда привозилъ въ карманѣ плеть и хлесталъ ею всѣхъ въ домѣ. Онъ насмѣхался надъ бѣдностью, надъ притязаніями, надъ низостью этихъ людей, когда они становились передъ нимъ на колѣна и воздавали ему почести. Отецъ и мать дрожа приводили дочерей получить наказаніе и, жалобно улыбаясь, сами принимали оплеухи въ присутствіи своихъ дѣтей.
— А! говорила гувернантка француженка, скрежеща своими бѣлыми зубами:- я люблю когда пріѣзжаетъ милордъ. Вы каждый день хлещете меня, а милордъ хлещетъ васъ, а вы становитесь на колѣни и цалуете плеть.
Они точно становились на колѣни и принимали бичеваніе съ примѣрной твёрдостью. Иногда бичъ падалъ на спину папа, иногда на спину мама, а иногда хлесталъ Агнесу, а иногда хорошенькія плечики Бланшъ. Но мнѣ кажется, что милордъ болѣе всего любилъ раздѣлываться съ наслѣдникомъ дома, молодымъ Рингудомъ Туисденомъ. Тщеславіе Ринга было очень тонкокожее. Эгоизмъ его легко было ранить, а кривлянья его при наказаніи забавляли стараго мучителя.
Когда подъѣзжалъ экипажъ милорда — скромный маленькій коричневый грумъ, съ чудной лошадью, съ кучеромъ, похожимъ на лорда канцлера, и великолѣпнѣйшимъ лакеемъ — дамы, знавшій топотъ колёсъ его экипажа и ссорившіяся въ гостиной, заключали перемиріе; мама пишетъ за столомъ прекраснымъ, чоткимъ почеркомъ, которымъ восхищаемся мы всѣ; Бланшъ сидитъ за книгой; Агнеса совершенно естественно встаётъ изъ-за фортепьяно. Ссора между этими кроткими, улыбающимися, деликатными созданіями! Невозможно! отъ самаго обыкновеннаго женскаго лицемѣрія какъ мущины краснѣли бы и конфузились, а какъ легко, какъ граціозно, съ какимъ совершенствомъ женщины дѣлаютъ это!
— Ну, заворчалъ милордъ: — вы всѣ приняли такія милыя позы, что навѣрно вы грызлись. Я подозрѣваю, Марія, что мущинамъ должно быть извѣстію какой чертовски дурной характеръ у нашихъ дѣвочекъ. Кто можетъ видѣть какъ вы дерётесь? Вы вѣдь умѣете притихнуть при другихъ, маленькія обезьяночки. Я скажу вамъ вотъ что: вѣрно горничныя разсказываютъ лакеямъ въ комнатѣ ключницы, а лакеи своимъ господамъ. Честное слово, въ прошломъ году въ Унгиэмѣ Гринудъ испугался. Отличная была партія, прекрасный домъ въ городѣ и въ деревнѣ. Матери у него нѣтъ, Ангеса могла бы дѣлать что хотѣла, еслибы не…
— Не всѣ ангелы въ нашемъ семействѣ, дядюшка! вскричала, покрасневъ, миссь Агнеса.
— И мать ваша слишкомъ бойка на языкъ. Мущины боялись тебя, Марія: я слышалъ это отъ многихъ молодыхъ людей; въ Уайтѣ [9] объ этомъ говорятъ совершенно свободно. Жаль дѣвушекъ, очень жаль! Мнѣ приходятъ и говорятъ Джэуъ Голль и другіе, бывающіе вездѣ.