— Развѣ у него не было кареты? Я думалъ, что, разумѣется, у него будетъ свой экипажъ въ такой праздничный день и что вы пріѣдете домой въ лордомъ, сказалъ Филиппъ.
— Я обѣщалъ завести его домой, сэръ, сказалъ отецъ.
— Если такъ, сэръ, мнѣ очень жаль, коротко отвѣчалъ сынъ.
— Жаль! закричалъ отецъ.
— Я не могу сказать ничего болѣе, сэръ, и мнѣ очень жаль, отвѣчалъ Филь и стряхнулъ въ каминъ пепелъ съ своей сигары.
Посторонній въ домѣ не зналъ какъ глядѣть на хозяина и его сына. Между ними очевидно происходила какая-нибудь ужасная ссора. Старикъ глядѣлъ сверкающими глазами на юношу, который спокойно смотрѣлъ въ лицо отцу. Злая ярость и ненависть сверкали изъ глазъ доктора, потомъ онъ бросилъ на гостя взглядъ дикой жалобной мольбы, который было очень трудно вынести. Среди какой мрачной семейной тайны находился я? Что значилъ исполненный ужаса гнѣвъ отца и презрѣніе сына?
— Я — я обращаюсь къ вамъ, Пенденнисъ, сказалъ докторъ, задыхаясь и блѣдный какъ смерть.
— Начать намъ ab оѵо, сэръ? сказалъ Филь?
Опять выраженіе ужаса пробѣжало по лицу отца.
— Я… я обѣщаю завести домой одного изъ первѣйшихъ вельможъ въ Англіи, задыхаясь проговорилъ докторъ: — съ публичнаго обѣда въ моей каретѣ; а мой сынъ берётъ её и заставляетъ меня и лорда Эскота идти пѣшкомъ! Хорошо ли это, Пенденнисъ? Такъ ли долженъ поступать джентльмэнъ съ джентльмэномъ, сынъ съ отцамъ?
— Нѣтъ, сэръ, сказалъ я серьёзно: — это непростительно.
Я дѣйствительно былъ оскорблёнъ ожесточеніемъ и неповиновеніемъ молодого человѣка.
— Я сказалъ вамъ, что это была ошибка! закричалъ Филь покраснѣвъ: — я слышалъ какъ лордъ Эсвотъ приказывалъ подать свою карету; я не сомнѣвался, что онъ отвезётъ отца моего домой. Ѣхать въ каретѣ съ лакеемъ на запяткахъ вовсе для меня не весело; я гораздо болѣе предпочитаю извощика и сигару. Это была ошибка, я шалѣю объ этомъ — вотъ! Проживи я сто лѣтъ, я не могу сказать ничего больше.
— Если тебѣ жаль, Филиппъ, застоналъ отецъ: — этого довольно. Помните, Пенденнисъ, когда… когда мой сынъ и я не были на такой… на такой ногѣ…
Онъ взглянулъ на портретъ, висѣвшій надъ головою Филя — портретъ матери Филя, той самой лэди, о которой моя мать говорила въ тотъ вечеръ когда мы разговаривали о болѣзни мальчика. Обѣихъ дамъ уже не было теперь на свѣтѣ и образъ ихъ остался только нарисованной тѣнью на стѣнѣ.
Отецъ принялъ извиненіе, хотя сынъ вовсе не извинялся. Я взглянулъ на лицо старшаго Фирмина, на характеръ, написанный на нёмъ. Я вспомнилъ такія подробности его исторіи, какія были разсказаны мнѣ, и очень хорошо припоминалъ то чувство недовѣрія и отвращенія, которое пробѣжало въ душѣ моей, когда я въ первый разъ увидалъ красивое лицо доктора нѣсколько лѣтъ назадъ, когда дядя мой въ первый разъ отвёзъ меня къ доктору въ Старую Паррскую улицу; маленькій Филь былъ тогда бѣлокурымъ, хорошенькимъ ребёнкомъ, который только-что надѣлъ первые панталончики, а я былъ въ пятомъ классѣ въ школѣ.
Отецъ мой и докторъ Фирминъ были членами медицинской профессіи; они воспитывались въ той самой школѣ, куда родители посылали своихъ сыновей изъ поколѣнія въ поколѣніе, и задолго до того, какъ узнали, наконецъ, что это мѣсто было нездорово. Кажется, во время чумы тамъ много было похоронено людей. Но еслибы эта школа находилась и въ самомъ живописномъ англійскомъ болотѣ, общее здоровье мальчиковъ не могло бы быть лучше. Мы, мальчики, только слышали всегда объ эпидеміяхъ, случавшихся въ другихъ школахъ, и почти жалѣли, зачѣмъ онѣ не переходятъ съ нимъ, чтобы мы могли запереться и подольше погулять. Даже болѣзнь, которая впослѣдствіи: случилась съ Филемъ Фирминомъ, не перешла ни къ кому другому — всѣ мальчики по счастью уѣхали домой на праздники въ тотъ самый день, когда занемогъ бѣдный Филь; но объ этой болѣзни мы скажемъ болѣе впослѣдствіи. Когда рѣшили, что маленькій Филь Фирминъ будетъ отданъ въ эту школу, отецъ Филя вспомнилъ, что у маіора Пенденниса, котораго онъ встрѣчалъ въ свѣтѣ и въ обществѣ, былъ тамъ племянникъ, который могъ защищать мальчика, и маіоръ отвёзъ своего племянника къ доктору и къ мистриссъ Фирминъ въ одно воскресенье послѣ обѣдни, и мы завтракали въ Старой Паррской улицѣ, а потомъ маленькій Филь былъ представленъ мнѣ, и я обѣщалъ взять его подъ свой покровительство. Это былъ простой безискусственный ребёнокъ, который не имѣлъ ни малѣйшаго понятія о достоинствѣ воспитанника пятаго класса; онъ безъ всякаго страха говорилъ со мною и съ другими и оставался такимъ всегда. Онъ спросилъ моего дядю: отчего у него такіе странные волосы? Онъ свободно бралъ лакомство за столомъ. Я помню, что разъ или два онъ ударилъ меня своимъ кулачкомъ, и эта вольность сначала позабавила меня изумленіемъ, а потомъ мнѣ вдругъ сдѣлалось такъ смѣшно, что я громко расхохотался. Видите, это было всё равно, какъ еслибы какой-нибудь иностранецъ толкнулъ папу въ бокъ и назвалъ его «старикашкой», или еслибы Джэкъ [2] дёрнулъ за носъ великана, или еслибы прапорщикъ пригласилъ герцога Веллингтона выпить съ нимъ вина. Даже въ тѣ ранніе годы я живо чувствовалъ юморъ и меня чрезвычайно позабавила эта штука.