Я люблю читать нравоученія, когда прохожу мимо этого мѣста. Садъ теперь заглохъ, аллеи заросли мохомъ, статуи стоятъ съ разбитыми носами, розы завяли, а соловьи перестали любиться. Старая Паррская улица — улица погребальная; экипажи, проѣзжающіе здѣсь, должны бы украшаться перьями, а лакеи, отворяющіе двери этихъ домовъ, должны бы носить плёрезы — такъ это мѣсто поражаетъ васъ теперь, когда вы проходите но обширной пустой мостовой. Вы жолчны, мой добрый другъ, ступайте-ка да заплатите гинею любому изъ докторовъ, которые живутъ въ этихъ домахъ; здѣсь есть еще доктора. Онъ пропишетъ вамъ лекарство. Господи помилуй! въ моё время для насъ, воспитанниковъ пятаго класса, это мѣсто было весьма сносно. Жолтый лондонскій туманъ не нагонялъ сырость на наши души и не мѣшалъ намъ ходить въ театры смотрѣть на рыцарскаго Чарльза Кембля, на тебя, моя Мирабель, мой Меркуціо, мой Фалконбриджъ: на его восхитительную дочь (о мое сумасшедшее сердце!), на классическаго Юнга, на знаменитаго Тима Кофина, на неземнаго Вандердекена. — «Возвратись, о моя возлюбленная! и мы никогда, никогда не разстанемся» (гдѣ ты, сладкозвучная пѣвица моей юности?) О! если бы услышать опять эту пѣсню о «Пилигримѣ любви!» Разъ, но — шш! — это секретъ — у насъ была ложа, пріятели доктора часто присылали ему билетъ, опера показалась намъ немножко скучной и мы отправились въ концертъ въ одинъ переулокъ, близь Ковентгардена, и слышали самыя восхитительныя круговыя пѣсни, сидя за ужиномъ изъ сосисокъ и рубленаго картофеля, такія круговыя пѣсни, какихъ свѣтъ никогда не слыхалъ послѣ. Мы не дѣлали ничего дурного, но мнѣ кажется эти было очень дурно само-по-себѣ. Брэйсу буфетчику не слѣдовало брать насъ туда; мы стращали его и заставляли везти насъ куда мы хотѣли. Въ комнатѣ ключницы мы пили ромъ съ апельсиннымъ сокомъ и съ сахаромъ; мы ходили туда наслаждаться обществомъ буфетчика сосѣднихъ доновъ. Можетъ быть нехорошо, что насъ оставляли въ обществѣ слугъ. Докторъ Фирминъ уѣзжалъ на большіе вечера, а мистриссъ Фирминъ ложилась спать. «Понравилось намъ вчерашнее представленіе?» спрашивалъ насъ хозяинъ за завтракомъ. «О, да, намъ понравилось представленіе!» Но моя бѣдная мистриссъ Фирминъ воображала, что намъ понравилась Семирамѣда или Donna del Lago, между тѣмъ какъ мы сидѣли въ партерѣ въ Адельфи (на собственныя деньги), смотрѣли шутника Джона Рива и хохотали — хохотали до слёзъ — и оставались до тѣхъ поръ, пока занавѣсь не опускалась. А потомъ мы возвращались домой и, какъ прежде было сказано, проводили восхитительный часъ за ужиномъ и слушали анекдоты друзей мистера Брэйса, другихъ буфетчиковъ. Ахъ! вотъ право было времечко! Никогда не бывало никакихъ напитковъ такихъ вкусныхъ, какъ ромъ съ апельсиннымъ сокомъ и сахаромъ, никогда! Какъ мы притихали, когда докторъ Фирминъ, возвращаясь изъ гостей, звонилъ у парадной двери! Безъ башмаковъ пробирались мы въ наши спальни. А къ утреннему чаю приходили мы съ самыми невинными лицами и за завтракомъ слушали болтовню объ оперѣ мистриссъ Фирминъ, а за нами стоялъ Брэйсъ и лакей съ совершенно серьёзнымъ видомъ. Гнусные лицемѣры!
Потомъ, сэръ, была дорожка изъ окна кабинета, или черезъ кухню, по крышѣ, къ одному мрачному зданію, въ которомъ я провёлъ восхитительные часы, въ самомъ гнусномъ и преступномъ наслажденіи самихъ чудныхъ маленькихъ гаванскихъ сигаръ по одному шиллингу за десять штукъ. Въ этомъ зданіи бывали когда-то конюшни и сараи, безъ сомнѣнія, занимаемые большими фламандскими лошадьми и позолоченными каретами временъ Вальполя; но одинъ знаменитый врачъ, поселившись въ домѣ, сдѣлалъ аудиторію изъ этого зданія.
— И эта дверь, сказалъ Филь, указывая на дверь, которая вела въ задній переулокъ:- была очень удобна для того, чтобы вносить и выносить тѣла.
Пріятное воспоминаніе! Но теперь въ комнатѣ было очень мало подобнаго убранства, кромѣ ветхаго скелета въ углу, нѣсколько гипсовыхъ моделей череповъ, склянокъ на старомъ бюро и заржавленной сбруи на стѣнѣ. Эта комната сдѣлалась курительною комнатою мистера Филя; когда онъ выросъ, ему казалось унизительнымъ для своего достоинства сидѣть въ кухнѣ: честный буфетчикъ и ключница сами указали своему молодому барину, что тамъ лучше сидѣть нежели съ лакеями. Итакъ тайно и съ наслажденіемъ выкурили мы много отвратительныхъ сигаръ, въ этой печальной комнатѣ, огромныя стѣны и тёмный потолокъ которой вовсе не были печальны для насъ, находившихъ запрещонныя удовольствія самыми сладостными, по нелѣпому обыкновенію мальчиковъ. Докторъ Фирминъ былъ врагъ куренія и даже привыкъ говорить объ этой привычкѣ съ краснорѣчивымъ негодованіемъ.