И как всегда, напоследок он приберег самое важное.
— Моя жена получила открытку от Юбера. Там сказано, что он будет тут через четыре или пять дней.
— Он сам так и написал на открытке? — спросил я недовольно. — Я ему всегда говорил…
— Нет, нет, но было условлено, что за пять дней до приезда он пошлет нам почтовую открытку с обычными приветствиями и такими словами: «Обнимите за меня маленькую Элен». Элен — это имя моей дочки. Открытку отправили 2-го числа из баденского Фрейбурга.
— Нужно, чтобы я сразу же с ним встретился. Встреча в Берне 8-го в десять часов в кабачке «Корнхаузкеллер».
— А я? — спросил Шмидт, обожавший такие маленькие путешествия. — Можно мне приехать с ним?
— Как вам будет угодно. Но когда он пойдет к своему поезду, следуйте в нескольких шагах за ним, а после встречи проверьте, есть за ним «хвост» или нет. Меня предупреждали, что немцы часто следят за людьми, совершившими поездку в Германию. Я не очень-то в это верю.
— Почему бы и нет? — поинтересовался Шмидт. — Они всегда об этом думают, и в этом не было бы ничего удивительного. Ну, а если за ним действительно следят? Мне предупредить его?
— Ни в коем случае к нему не подходите. Но сядьте на тот же поезд, конечно, постарайтесь, чтобы вас не заметили. А после прибытия в Берн предупредите меня. Я буду в буфете третьего класса.
После завтрака я решил доехать до Сен-Луи. Я, таким образом, проконтролировал бы работу Шмидта. На окраине этого маленького городка я не увидел никого, кроме старых таможенников и жандармов. Я продолжил путь на запад к границе и, наконец, в двух или трех километрах от нее, я заметил солдат с молодыми силуэтами, и, на мой взгляд, очень воинственных. Но я не стал приближаться к ним, а пошел к гостинице, где намеревался насладиться одним из тех швейцарских полдников, которыми можно наесться не хуже, чем на любом обеде. Молоко и кофе, хлеб, масло и мед без ограничения. И под большой липой, защищающей своей тенью от солнца старинные деревенские столы, где назначают воскресные свидания базельские влюбленные, мне подвернулся случай. Единственными клиентами были двое местных поденщиков, с большим графином вина на столе. Они громко разговаривали и смеялись, как крестьяне во всех странах, нагнувшись к столу, и опершись на него большими крепкими руками.
Девушка с косами, которая обслуживала посетителей, весело отвечала на их шутки. Но когда один из них, постарше, сильно шлепнул ее пониже спины и сделал вид, будто тянет ее к себе, она закричала тоном наполовину шутливым, наполовину обиженным: — Уберите руки! Как вам не стыдно? Вы же отец семейства!
— Конечно, — сказал тут другой, — после того, как тут появились молодые мордашки, серьезные мужчины больше не в счет. Они же приходят взглянуть на тебя, скажи-ка!
А первый:
— Но ты сама заговаривала с ними. Молчишь, а я ведь хорошо видел, как ты вчера вечером обнималась с одним.
— Ну и почему бы и нет? Они не старые, как те, что были раньше. И они храбрые!
— Они этим вовсю пользуются. Тот, который тебя вчера обнимал, через неделю или две, уже, наверное, будет обнимать другую.
— Наверняка, — ответила девушка неожиданно задумчиво, — они знают, что там, куда они поедут, все будет намного серьезнее.
— А откуда они приехали?
— Откуда мне это знать? Я не могу запомнить эти названия. Это было где-то там, за горами, — ответила она, указав рукой куда-то на восток, — в горах, где еще живут медведи. Там еще были русские, которые, правда, не особо шевелились. Конечно, если они на хребтах Хартманнс-вайлеркопф встретятся с французами, то с ними придется больше повозиться!
— Ладно, спокойной ночи, — расхохотался один из них. — Нашли о чем говорить. Да ведь эти французские стрелки, они тоже некоторое время были здесь. Ты с ними не разговаривала?
— Они это хорошо знали, но один из них мне ответил, мы, мол, тоже альпийские стрелки и баварцы никого не пощадят.
Я едва сдерживал радость. Ах! Эти минуты компенсировали все ожидания и горести. Кофе, молоко с пенкой, хлеб с маслом — все это тут же утратило для меня всю свою привлекательность. Теперь я просто обязан был увидеть этих ужасных горцев. Я отправился на опасную охоту, рискуя быть арестованным швейцарскими таможенниками. Вот и дорога, которая сворачивает направо к границе. Я ясно увидел вдали проволочное заграждение, перекрывшее дорогу, и кабель, по которому в самом ближайшем времени, будет пущен электрический ток. И еще я заметил двух солдат. Бросившись в кусты, я попал на маленькую тропинку, которая вела к лесной дороге длиной в сотню метров. От меня до этих двух солдат было всего шагов пятьдесят и, спрятавшись за стволом бука, я прислушался. Полная тишина — ничего, кроме шелеста листьев, игравших в лучах солнца. Я вытащил из кармана маленький театральный бинокль, который купил в Безансоне у одного оптика, у которого больше таких биноклей не было. Его, конечно, никак нельзя было назвать мощным, но зато он очень мало занимал места вместе с плоским футлярчиком!
У заграждения стояли два парня от двадцати пяти до тридцати лет, крепкие и лихие. Один из них, закинув винтовку на плечо, как бы стоял в карауле, другой был в обмотках (похоже, он был из роты лыжников) и в каскетке, похожей на кепи. А с левой стороны кепи я увидел «эдельвейс», эмблему немецких горных стрелков, самых элитных войск. Без всяких сомнений!
В семь часов вечера я встретился со Шмидтом. Его туфли побелели от известковой пыли, и он шел походкой горожанина, вернувшегося после экскурсии в деревню. Не ожидая моих вопросов, он выпалил:
— Какая удача, что вы приехали сегодня. Весь Баварский горный корпус разместился между Мюлузом и Базелем, после закончившейся позавчера переброски с русского фронта.
— Вы это сами видели?
— Да, сам видел! Это баварцы, я знаю их акцент. Дети предложили им сигареты, а моя жена даже поговорила с ними. Они сказали, что выбьют французов со всех их позиций в Вогезах, хотя это им дорого обойдется, но они посмотрят, как умеют стрелять французские стрелки.
— Вы полностью уверены во всем, что рассказали?
— Да, сударь! Я вам рассказываю то, что сам слышал и сам видел. Это многого стоит, не правда ли? Это хорошие сведения. И мы будем первыми, кто их сообщит.
Его глаза блестели, щеки, обычно бледные, покраснели от волнения. Он был телом и душой в этом деле, и его искренность была очевидной. Я не стал говорить ему, что он подтвердил то, что я, в общем, уже узнал сам.
В случаях этого рода нужно жить и переживать с агентом, выказывать ему некоторое уважение, ободрять и поощрять его, однако, не следует давать ему повода воображать о своей чересчур большой важности. Дозировка тут должна быть деликатной, особенно с эльзасцами, которые работают больше ради славы, чем ради каких-то преимуществ, которые могут из этой работы извлечь. Между тем, всякий труд достоин награды, и, к примеру, священник, работа которого носит характер преимущественно не материальный, а духовный, все же живет благодаря алтарю. Поэтому, не дожидаясь, пока Шмидт заговорит со мной об этом, я сам атаковал его денежным вопросом:
— Вот триста франков и пятьдесят франков в копилку вашим детям. Пойдет?
— Да, прекрасно. И спасибо от детей.
Потом мы спустились на площадь Кордильер, где Шмидт пошел встречать своего каменщика на трамвайной остановке. Это был маленький человек лет тридцати пяти, по виду типичный итальянец, точно как те, которые сотнями бродят, в пиджаке, накинутом на плечи, по пыльным дорогам Ломбардии и Пьемонта. Оказалось, что он эльзасец, родившийся в Мюлузе от отца-итальянца, освобожден от службы после пятнадцати месяцев на войне, получил вид на жительство в Швейцарии. Я проверил его документы, и они полностью подтвердили его историю.
— Вы хотели бы поехать в Эльзас?
— Да, у меня есть постоянный пропуск! И когда я посмотрел на него с задумчивым видом, он понял, что я сужу о нем согласно хорошо мне известному правилу, что у немцев не оказывают милости просто так, ничего не требуя взамен. Тут он мне объяснил, что оказывал немцам услуги, связанные со снабжением. Швейцарцы запретили или ограничили экспорт определенных продуктов; объяснение вполне правдоподобное, потому что снабжение осуществлялось теперь мошенническим путем, в обход законов.