Но, что касается меня, я не мог обещать никакого постоянного вознаграждения. Сведения, которые надо собирать в этой среде, могли быть по большей части только официальными сплетнями, переходящими из уст в уста, деформированными и усиленными каждый раз подобно дешевому продукту питания, который, купленный и затем перепроданный многочисленными посредниками, достигает цены намного большей, чем он действительно стоит, из-за налогов и наценок на каждой сделке. Однако даже самая незначительная мелочь имеет значение; наименьший показатель может навести на след, предоставить непредвиденное совпадение, которое подтвердит информацию самую сомнительную и самую сенсационную. Просеяв горы пустой соломы, всегда можно найти несколько зерен правды. Письма, приходящие из страны образовывают естественную основу для разговоров, а потом достаточно слушать. Но для этого нужно много ушей.
Я позвал сюда двух братьев Пьера и Поля и сообщил им, что пробил час выходить из их продолжительной летаргии; я предложил им завербовать для меня франкофильских швейцарцев с тонким слухом. У Франции есть друзья, верные ей даже в немецкоязычной Швейцарии, и это факт, которым не смогли бы похвастаться немцы в кантонах франкоязычных. Даже в Люцерне, вопреки явным прогерманским тенденциям этого ультра-католического и клерикального кантона, наши друзья и союзники по сердцу и разуму довольно многочисленны. Немцы, впрочем, не умеют завоевывать для себя симпатии тех душ, которые им приобретает их пропаганда, они их часто теряют по своей собственной вине, так как всегда, после определенной черты, проявляется суть их природы.
— Несколько дней тому назад, — рассказал мне Поль, — местный праздник объединил в Люцерне несколько духовых оркестров городов и соседних поселков. В своей одежде, напоминавшей военные мундиры, несколько музыкантов проходили по мосту в сторону вокзала. Покрытые пылью, с горящими глотками и торопясь утолить жажду, эти крепкие весельчаки из кантонов Унтервальда или Ури столкнулись на мосту с маленьким прусским лейтенантов, с моноклем в глазу, тонкой талией, выдающимися грудными мышцами и с огромным черно-белым железным крестом сбоку на груди. Возможно, они бросили ему взгляд немного насмешливый, который вряд ли касался именно его личности, так как швейцарец смел и уважает храбрецов, но иронизировал по поводу его походки военного щеголя. Короче, офицер остановился, преградил им путь и приказал:
— Стоять!
— Nu, was will ebba der?[25]
— У вас теперь не отдают честь? — набросился маленький офицер.
Шеи быка надуваются, огромные кулаки сжимаются.
— Jo, was meinsch denn männle?[26]
— Достаточно, молчать, следуйте за мной! На пост!
— Эй, скажи-ка, Жорж, — обратился один из горцев к своему соседу, — солнце перегрело ему череп, надо бы охладить ему мысли. Держи, возьми мой тромбон.
И он спокойно схватил лейтенанта за воротник его безукоризненного кителя, поднял его над парапетом и, скорчив рожу, опустил его в сине-зеленые воды реки Рейсс.
Собралась толпа, смех раздавался со всех сторон, до тех пор, пока два спешно прибежавших полицейских не пригласили музыкантов и лейтенанта прийти объясниться на соседний пост.
Я хорошо знал, что лейтенант был уверен в своей правоте, он принял этих горцев за военных музыкантов, которые ему должны были в этом качестве отдать честь, но не разумнее было бы применить сюда латинскую поговорку: «Est modus in rebus»[27]?
Я был в Берне вечером и испытывал после этих первых дней странную потребность расслабиться, которая привела меня в один из наилучших ресторанов города. Хорошо накрытый стол, цветы, сверкающие бокалы, приглушенный свет лампы, стоящей на чистой скатерти, далеко в другом зале звуки спокойной музыки, спокойствие добропорядочного зала, посещаемого хорошо образованными людьми; два французских блюда, бургундское вино, все хорошо поданное, хорошо приготовленное, в целом, возможно, настоящее сумасшествие для французского лейтенанта, который получает только свое жалованье, но какое утешение, какие успокаивающие свойства содержатся во всех этих вещах!
Затем, прежде чем пойти спать, я пошел побродить в лунном свете по всему этому удивительному пейзажу немецкого возрождения, которое придают старому Берну его фонтаны, аркады, все эти старые покосившиеся дома, непрочные и ценные свидетельства прошлого, всегда зависимые от членов муниципального совета, которые могли бы оказаться вандалами или дураками. Но здесь, в этой олигархии патрициев, гордящихся своим прошлым, возможно, эта опасность не существовала никогда.
Перед тем, как заснуть, я попытался найти решение проблемы, которая очень занимала меня в эти последние дни — как найти самый практичный, самый быстрый и самый точный способ поддержания связи с моими агентами. Идея уже давно бродила у меня в голове, и мне показалось, что, наконец, решил этот трудный вопрос.
На следующий день я пошел завтракать и читал газеты в буфете, ожидая Шмидта. И вот он здесь, точно в условленное время, сначала посмотрел направо, потом налево, затем пошел ко мне, делая вид, что меня не видит, прошел мимо, остановился, обернулся, увидел меня и воскликнул, приветствуя. Я пригласил его сесть.
— Ну что, как Юбер? — спросил я.
— Он приехал. Я не думаю, что за ним следили, во всяком случае, я никого не заметил; он меня не видел.
— А ваш друг Эмиль?
— Я думаю, у него все будет в порядке, — ответил Шмидт, — его сведения подтвердились тем, что мы уже знали. Немецкий горный корпус все время там; с Эмилем говорили солдаты из 2-й гвардейской дивизии, дислоцированной между Мюлузом и Кольмаром и ополченцы из саксонского Ландвера, которые разместились между Фрейбургом и швейцарской границей. Штаб-квартира горного корпуса находится в Мюлузе, командует корпусом генерал фон М.
Для испытания это хорошо. Нужно, чтобы он собрал побольше сведений теперь об этой гвардейской дивизии. Объясните ему, что мне небезразлична любая мелочь. Чтобы он пытался дойти до Мюлуза. Вы тоже не пренебрегайте ничем: это очень важно. И предупредите меня, как только у вас будут новые данные.
— Куда надо будет написать?
— Я разработал новую систему, которую мы собираемся применить в будущем; мы снова увидимся на обеде.
Юбер ожидал меня в пивной вблизи от вокзала. Крупный светловолосый человек сидел со своей второй кружкой пива за столом в спокойном углу в благоразумно выбранном им просторным зале; своим платком он время от времени вытирал себе щеки и лоб от капель пота. Он был спокоен и невозмутим как всегда, и как раз это мне в нем нравилось.
— Хорошая поездка? — спросил я.
— Да, неплохая. Например, еда все хуже и хуже. Даже с деньгами и в наилучших отелях не получишь того, что хочешь.
— Вы добились приглашений от ваших клиентов, как я вам рекомендовал?
— Да, много раз, — он ответил. — Итак, вот, многое изменилось. Клиент из Пфорцгейма, городка с большими полями вокруг, не испытывает нехватку ни в чем; но он сам едет по фермам, где находит, за хорошую оплату, масла, яйца, свиное сало — столько, сколько он хочет. В больших городах все по-другому; все жиры отсутствуют; хлеб ужасен, мясо редкость. Мне пришлось есть мармелад из репы, от которых я все еще болею; да, да, у меня из этого совсем испортился желудок, ничего не переваривает.
Он долго рассказывал о еде и продуктах, не сообщив мне ничего нового. Блокада, удавкой наброшенная на шею немцев, становится все жестче, и ее результаты ощущаются с каждым днем все сильнее. Это естественно и это было предусмотрено. Но я знал, что мой человек не приступит к другим темам, пока не исчерпает ту, которая на него произвела самое сильное впечатление.