Час спустя он вернулся в мастерскую.
Фридерика записывала заказы в книгу и избегала его взгляда. Он повесил праздничный сюртук на гвоздь и снова надел кожаный передник.
— Ганс, — проговорил он затем, — собери свои вещи, — ты мне больше не нужен.
Тот вскочил с места.
— Вы меня отказываете?
— Да.
— Без всякого предупреждения? Вы выбрасываете меня на улицу, как какого-нибудь негодяя?
— Да.
— И за что же, смею спросить?
— За то, что ты негодяй! — крикнул громовым голосом старый Денневиц. — Потому что ты внес позор в мою мастерскую!
С диким проклятием бросился Ганс на ювелира, в руках у него был железный молоток.
Но быстрее молнии между ними бросилась Фридерика, перед пылающим взором которой бессильно опустилась рука Ганса.
— Хорошо, — проговорил он беззвучно. — Хорошо! Я ухожу! Я полагал, что если я стану прилежным человеком и когда-нибудь попрошу руки вашей дочери, вы мне не откажете, но вышло иначе.
Времена изменчивы и вы еще когда-нибудь придете к тому заключению, что честный подмастерье стоит дороже, чем десять польских графов. Я полагаю, что такого мнения будет и Фридерика, и в надежде на это я теперь прощаюсь с ней.
Он подошел к девушке и протянул ей руку.
Но она отвернулась от него.
Он как бы окаменел. Затем он разразился насмешливым хохотом, от которого подирал по коже мороз.
— Вот как! — закричал он. — Вот как! Значит, мешок с золотом одержал верх? Ну что же, отлично! Так и запишем! И мы теперь будем думать только о золоте!
До свиданья! Всего хорошего! Вы еще услышите про меня!
Мы еще с вами поквитаемся, мастер Денневиц — не забывайте меня! Мы еще сведем с вами счеты, графиня Понятовская! Сведем счеты!
Он с угрозой потрясал кулаками и выбежал на улицу, где столпились соседи и соседки, привлеченные необычным шумом.
Начиная с этого дня в мастерской стало тихо. Казалось, что в доме Денневица больше не светило солнце. Улыбка больше никогда не показывалась на лице Фридерики. Она исполняла свои домашние обязанности молча, с опущенной головой, не обращая ни на что внимания.
Через неделю после скандала, Денневиц обратился к своей дочери:
— Поговорим толком, дитя мое. Я не могу видеть твоего горя. Ты должна, в конце концов, забыть Ганса. Видит Бог, я не имел бы ничего против, если бы он был честный, трезвый малый. Но ведь ты не хочешь иметь мужа-пьяницу?
Фридерика молча покачала головой.
— Ну, видишь! Он пьяница и поэтому быстро прокутил бы мои гроши и сделал бы тебя нищей! А грубость его известна всем и каждому. Подумай, он набросился на меня! Хороший муж вышел бы из него, нечего сказать.
— Отец, — ответила тихо Фридерика, — не говорите больше о нем. С ним у меня все кончено, но вы, конечно, поймете, что я не могу забыть его так скоро.
— Вот о чем я хотел бы еще поговорить с тобой, — произнес старик. — Я был бы очень рад, если бы ты дала согласие графу Понятовскому, не потому, что он граф и богат, но потому, что он честный, славный человек и — я думаю, что ты была бы с ним счастлива.
Фридерика высвободилась из объятий отца:
— Дайте мне еще время, отец, — проговорила она. — Я не могу так сразу решиться на это. Может быть, впоследствии…
Но фразы она не кончила, и снова стало тихо в мастерской.
Когда на следующее утро встал Денневиц, он больше не услышал шагов Фридерики на кухне. Плита была холодна. Он крикнул ее, но никто не отвечал. Он осмотрел ее комнату, всю квартиру, но нигде ее не нашел. Он расспросил всех соседей. Никто не видел Фридерику.
До полудня ждал возвращения дочери отец. Он тщетно искал ее у родных и знакомых и, в конце концов, отправился с заявлением в полицейский участок.
Несколько дней после этого происшествия в газетах было напечатано следующее:
Вот уже несколько дней, как пропала молодая девушка, дочь ювелира Д. Никто не видел, как она ушла, а между тем в квартире ее не оказалось. По-видимому, здесь нужно предполагать преступление, так как девушка не была способна на самоубийство или бегство из родительского дома.
Я прочел эту заметку и передал газету моему другу Стагарту.
— Здесь, должно быть, кроется какая-нибудь любовная история, — проговорил тот, прочитав заметку.
Едва он произнес эти слова, как вошел слуга Баптист и доложил, что Стагарта желает видеть какой-то старик.