— Джим, ура, Джим! — вскричал я и бросился к нему из кустов.
Джим с ужасом взглянул на меня, сложил руки с мольбой и, упав на колени, заговорил:
— Не тронь старого Джима, не тронь! Джим бедный старый негр, он никогда не делал зла привидениям! Старый Джим всегда любил мертвецов. Ступай себе назад в реку, откуда пришел. Не тронь старого Джима, не тронь. Джим всегда был твоим добрым приятелем.
— Не тронь старого Джима…
Но я скоро успокоил его. Я объяснил ему, что я и не думал умирать и что я совсем не привидение. Я был так рад, что отыскал Джима, — теперь я не буду одинок! Я болтал да болтал, а он сидел и молча таращил на меня глаза. Наконец я проговорил:
— Уже совсем рассвело, пора завтракать, поправь-ка костер, старина!
— Зачем Джим будет разводить костер? Что мы будем варить? Землянику и траву? Ах, я вижу, у тебя есть ружье, ты можешь что-нибудь настрелять получше земляники!
— Землянику и траву? — повторил я. — Неужели ты до сих пор только этим и питался, бедняга?
— Ничего не мог найти другого, — отвечал он.
— Давно ты здесь, Джим?
— Джим пришел в ту ночь, как тебя убили.
— Так давно?
— Да.
— И все время ты питался только земляникой?
— Да, только этим питался бедный Джим.
— Ты, должно быть, сильно проголодался, бедняга?
— Джим теперь съел бы целую лошадь. Джим съел бы теперь все. А ты давно ли на острове?
— С той ночи, как я был убит.
— Неужели? Что же ты ел? Ах да, у тебя ведь есть ружье. Это хорошо! Подстрели-ка что-нибудь, а Джим пока разведет огонь.
Мы отправились к моей лодке, и пока Джим искал местечка для огня, я принес муку, свинину, кофейник, сахар, сковородку и жестяную чашку. При виде такой роскоши Джим разинул рот: он думал, что все это делалось с помощью нечистой силы.
Затем я взял удочку, пошел к реке и поймал жирного сома. Джим выпотрошил его и зажарил.
Когда завтрак был готов, мы проглотили его прямо с огня. Особенно усердствовал Джим: бедняга был страшно голоден.
Наевшись досыта, мы удобно разлеглись на траве, и Джим сказал:
— Послушай, Гек, добрый, милый Гек, послушай старого Джима. Кого же убили в той старой лачуге, если не тебя?
Я подробно рассказал ему, как было дело, и он был в восторге от моего ума и ловкости. «Сам Том Сойер, — говорил он, — не мог бы лучше придумать». Я был очень польщен его похвалой и, в свою очередь, спросил:
— Но каким образом ты попал сюда, Джим?
Он смущенно взглянул на меня, но не отвечал ни слова.
Через минуту он сказал:
— Джим лучше промолчит.
— Отчего, Джим?
— Джим знает почему. Ты не выдашь старого Джима, Гек, никогда не выдашь?
— Провались я на этом месте, если я выдам тебя, Джим!
— Джим тебе верит, старый Джим верит тебе! Гек, Джим… бедный старый Джим убежал.
— Джим!!!
— Гек, ты не выдашь бедного Джима? Ты обещал, Гек, ты не выдашь бедного Джима!
— Ладно, я обещал тебе, Джим; я обещал тебе, Джим, и сдержу свое слово. Ну, рассказывай.
— Да, Гек, вот как это было! Старая мисс Ватсон хоть бранила бедного Джима, хоть была очень строга к бедному Джиму, но все-таки обещалась никогда не продавать бедного Джима в Новый Орлеан. Но вдруг к нам стал в последнее время наезжать торговец неграми и подолгу беседовать со старой мисс Ватсон, так что Джим даже струсил и раз вечером подслушал у двери, как мисс Ватсон говорила своей сестрице, миссис Дуглас: «Я не хочу продавать моего негра, но восемьсот долларов такая большая сумма, что я не знаю, что делать». На это миссис Дуглас ей отвечала: «О, не продавай бедного старого Джима, он хороший негр». А Джим дальше и слушать не хотел, он побежал без оглядки… Побежал Джим быстро-быстро к реке, хотел взять чей-нибудь ялик и уплыть куда-нибудь подальше, но на пристани оказалось много народа, так что всю ночь Джиму пришлось пролежать в тростнике; и вот в шесть часов утра мимо пробежали мужчины и дамы, сели на пароход и кричали, что Гек убит в лесу и что они едут посмотреть место убийства. Джим очень опечалился, услышав эту весть. «Бедный Гек, — думал он, — такой был хороший, такой веселый мальчик, бедный Гек!»
Бедный старый Джим должен был пролежать в тростнике целый день и страшно проголодался.
Под вечер Джим выбрался из тростника и пошел вниз по реке, потом стал думать, что делать. Если итти пешком, собаки непременно отыщут след; если украсть ялик и переплыть, люди хватятся пропавшего ялика и догадаются, что я переправился на ту сторону. Лучше всего годится для этой цели плот, который не оставляет после себя никаких следов. Осмотревшись кругом, Джим увидел на воде мерцающий огонек — это был плот. Джим бросился в воду, незаметно взобрался на него и лег на спину. Ночь была черная. Джим тоже черный и потому думал проплыть всю ночь незамеченным, хотя на плоту было много людей, которые при свете фонаря смеялись, играли и пели. Но не повезло бедному Джиму! Едва плот приблизился к острову, как в сторону Джима направился кто-то с фонарем, и бедный Джим должен быть опять броситься в холодную воду. Долго плыл Джим вдоль острова и все никак не мог найти удобного места для высадки: берег был слишком крутой. Наконец ему удалось выйти на берег, и Джим пошел в лес, не желая больше иметь дело с плотами, на которых есть фонари. В его шапке была трубка и сухие спички, и старый Джим был доволен!
— И все время у тебя не было ни мяса, ни хлеба, бедный Джим! Все время ты должен был скрываться в чаще леса!.. А ты слышал, как палили из пушки?
— Конечно, и Джим думал: «Бедный маленький Гек, теперь они ищут его тело!» Джим даже пароход видел из-за кустов.
В это время мимо нас пролетела пара птенцов и опустилась неподалеку на землю. Джим сказал, что это предвещает дождь. Джим вообще знал много примет. Он говорил, например, что нельзя вытряхивать скатерть после заката солнца, так как это приносит несчастье. Он говорил, что если умрет человек, у которого был свой улей, то об этом надо оповестить его пчел до восхода солнца, иначе они перестанут работать и тоже умрут. Пчелы никогда не жалят дураков, говорил Джим, но я этому не верю, потому что я часто имел дело с пчелами и они меня ни разу не ужалили, а я себя дураком не считаю.
Многие из этих примет я и раньше слышал, но далеко не все, а Джим знал почти все. Мне казалось, что существуют только дурные приметы, и я спросил у Джима, нет ли хороших примет, приносящих счастье. На это он отвечал:
— Ужасно мало, да это и не нужно. К чему тебе знать, что к тебе придет счастье? Ведь ты же не станешь обороняться от счастья; счастье сильное, — счастье приходит одно, без всяких примет. Впрочем, если у тебя волосатая грудь и волосатые руки, то ты будешь богат: это хороший признак! Если ты беден и несчастен и не захочешь больше жить, то взглянешь на свои волосы и поймешь, что тебе нужно подождать еще немножко — и богатство само придет к тебе в руки.
— А у тебя волосатая грудь, Джим?
— Зачем ты спрашиваешь? Разве ты сам не видишь? У Джима много волос на груди.
— Так что же, ты богат?
— Нет. Но Джим был богат, и Джим опять скоро будет богат; у Джима уже раз было четырнадцать долларов — четырнадцать долларов!Но Джим пустил их в оборот и прогорел.
— В какой же оборот, Джим?
— Купил корову, Гек, живую корову. Глупый старый Джим просадил десять долларов на старую, больную, никуда не годную корову, которая через три дня издохла.
— И твои десять долларов пропали?
— Нет, не все, только девять: Джим продал шкуру и хвост за один доллар и десять центов.
— Значит, у тебя осталось пять долларов и десять центов. Что же, ты опять их пускал в оборот?