Котька сбился с ног. Он был уже в отчаянии. И вдруг...
Все гениальные идеи приходят в голову неожиданно и поражают своей простотой.
Он стоял в домике посреди комнаты и оглядывался по сторонам. Родителей шляпа?.. Не подходит, не влезет. Матери сумочка? Тоже не подходит... И вдруг взгляд его упал на собственную кровать. Из-под подушки торчал корешок книги. «Старик Хоттабыч». Старый верный Хоттабыч. Любимая книга всей семьи. Еще папа и мама в детстве увлекались. Теперь Котька увлекается.
«А что, если подложить «Хоттабыча»? Он даже толще досточку».
Не раздумывая, Котька засунул «Хоттабыча» сзади под плавки. «Хоттабыч» держался хорошо, не выпадал. Порядок!
Правда, ходить не очень удобно. Но ничего, можно выдержать.
И то, что «Старик Хоттабыч» будет участвовать в увлекательной опасной операции, вдруг развеселило Котька.
«Здорово! Будет поддерживать меня своими чарами».
Котька пока вытащил его (успеет засунуть перед самой операцией). И поехал из дома.
Шел ли ты, дорогой читатель, когда-нибудь что-то воровать? Впервые. И не в группе, а сам. О-о-о!.. Как не шел, то не ходи, милый! Не ходи никогда! О-о-о!.. То ужасное, ни с чем несравнимое чувство! Поджилки у тебя дрожат, колени подгибаются, сердце колотится так, что как те бедные ребра выдерживают? Выдерживают, и не разламываются, и не выпустят на волю это сумасшедшее сердце, и не выскочит оно, и не поскачет вприпрыжку по дороге впереди тебя. А в глазах мерцает, а по спине мурашки, мурашки, мурашки...
Миллионы холодных мурашек бегут, бегут вниз в пяти и вовсю тащат тебя за пятки назад. А волосы на голове топорщится и поднимает вверх фуражки (если ты в фуражке) или просто себе шевелится (если ты без фуражки). А голова горит! А в животе холодеет, стынет, стынет, словно туда набросали льда, - и ворчит... тоненько-тоненько и жалобно...
Эх, читатель, мой дорогой читатель! И как тот бедный Котька дошел до колхозного сада, я и сам не знаю.
Сколько раз он останавливался и говорил себе: «Нет, не пойду!.. Пусть они горят, те яблоки, и тот сад, и та погоня, и все на свете!..»
Но каждый раз он вспоминал насмешливый взгляд Игоря Алейников и его презрительный голос: «Тот, кто не воровал арбузов на бахче, кто не испытал чувство опасности, - пигмей и больше ничего!.. Размазня!..» И в воображении всплывал размазня, красный, с глазами, полными слез.
И Котька тяжело вздыхал и шел дальше.
Но вот и колхозный сад.
Куда ни глянь - деревья, деревья, деревья. А на них - яблоки, яблоки, яблоки. И нигде - ни живой души. Котька засунул «Хоттабыча» сзади в штаны и замер, весь превратившись в сплошное огромное оттопыренные ухо.
Нигде - ни одного подозрительного звука. Только тихо шелестят на деревьях листья и где гудит в траве шмель.
Котька мог бы спокойно нарвать яблок с первого же дерева, и уже бы операция прошла успешно. Но... Хотя Котька и считал себя вполне папиным сыном, со всей папиной легкомыслием и другими прекрасными недостатками, но где все же, видимо, была у него в характере капелька маминой расчетливости и практицизма. Ибо, вкусив яблоко с первого дерева и морщась, как среда на пятницу («Ну и кислятина!»), он поплелся к другой яблони, затем к третьей, четвертой... и везде пробовал, морщился и шел дальше («Если воровать, то что-то путное, а не невесть что !..»).
Челюсти сводило, язык стал, как напильник, - все яблоки были зеленые и кислющие невероятно. Видно, здесь рос поздний зимний сорт.
Наконец - то Котька потерял вкус, привык к кислятины, - около одной яблони он остановился. Откусил единственное, к которому смог дотянуться снизу, - вроде ничего. Яблоки были довольно крупные, красные, но висели высоко над землей. Надо было лезть на дерево. Котька оглянулся. Нет никого. Вздохнул, как перед прыжком в воду, и царапин. «Хоттабыч» в штанах мозолил, словно выражал протест. Но Котька не обращал внимания. Неведомая доселе решительность толкала его вверх. И сквозь весь огромный ледяной холод страха вдруг проклюнулось то маленькое и теплое. Проклюнулось и запищал:
- Ну, Дмитруха! Берегись! Кто говорил, что я пигмей, что я размазня?.. Какой же я пигмей, какой же я размазня, когда я лезу на дерево и краду колхозные яблоки! Нет, я вам не размазня! Я - молоток! Я... Ну, будет, будет теперь что рассказывать в классе! Ух, какой же я! Ух, какой же я... Ух, я - так я! Не то, что размазня.
Царапая об ветки руки, Котька одна другой рвал яблоки и совал себе за пазуху. Некоторые вырывались из рук и глухо стучали на землю. И Котька не считался и поспешно тянулся за другими.