Чуи одобрительно хмыкнул.
— Можно вызвать прислугу, — предложил Хэн. — Маринованные кальмары на четверых и несколько бутылок охлажденного «т'йил-т'йил». Пока вы освежаетесь, мы поменяем белье.
Хасти безуспешно попыталась остаться холодной и неприступной, но фыркнула.
— Лучше вызови камердинера, пусть искупает тебя. У тебя такой вид, как будто ты неделю чистил сопла на своем «Соколе».
Хэн вымученно улыбнулся. Затем вздохнул и сел, привалившись спиной к одной из каменных плит. Чубакка, озабоченно ворча, устроился рядом. Осторожно потрогал кореллианина лапой. Хэн приоткрыл глаза:
— Эй, напарник, стражник — в желтый центральный сектор по третьему меридиану. В защите шесть фигур. Император выходит в пространство бант.
Чубакка тут же впал в глубочайшую задумчивость. Без помощи компьютера и доски в голографические шахматы играть могли, пожалуй, только кореллиане с их буйным воображением. Поэтому вуки решил действовать методично и последовательно. Сначала он представил доску и расставил на ней фигуры. Потом перевел стражника в указанную позицию. Пространство бант немедленно рассыпалось. С этим нужно было что-то делать, потому что иначе капитан введет в бой своего молатора и может быть даже навороченных лесных самострельщиков. Почему это к началу схватки у него всегда оказываются навороченные лесовики, а у вуки — сплошные импы? Этого Чуи никогда не мог сообразить.
Хэн с удовольствием наблюдал за сменой мыслей, отражавшихся на подвижной мордочке вуки. Потом стал смотреть на Хасти. Девчонка стояла возле двери, плечи ее вздрагивали. Хэн поднялся и подошел к ней проверить — не плачет ли? Но Хасти оттолкнула его и с яростью запустила в дверь фонарем. Во все стороны брызнуло стеклянное крошево. Как будто ей было мало, Хасти пинала осколки, давила их каблуками, колотила в каменную стену крепко сжатыми кулачками, выплевывая все ругательства, которые выучила в шахтерских лагерях и на фабриках гегемонии Тион.
— Я не сгнию в этой старой паршивой горе! — крикнула она Хэну и швырнула в него остатком фонаря. Кореллианин увернулся. — Часть сокровищ принадлежит мне! И никто не смеет…
Она всхлипнула, обвела мужчин мокрыми глазами, потом, пошатываясь, ушла в угол, откуда за ней с интересом наблюдал Чубакка, на время отвлекшийся от хитросплетений виртуальной шахматной баталии, села и прислонилась к теплому мохнатому боку первого помощника и второго пилота «Тысячелетнего сокола».
Хэн придумывал, что бы такого сказать, но на ум приходили только сравнения и комментарии — и никаких утешений. А поскольку он пока не был готов распрощаться с головой, то молчал. В наступившей тишине раздалось негромкое нежное глиссандо флейты.
Оказывается, все личные вещи руурианца остались при нем. Когда он свернулся в клубок, они оказались внутри, надежно укрытые в пестрой шубке. Теперь он вынул из мешочка флейту и поднес ко рту.
Хэн сел рядом с Хасти и стал слушать. Мелодия была простая и протяжная, но полная напоминаний о страсти и одиночестве. Огромный каменный мешок, в котором они были заперты, создавал необычные акустические эффекты, и от этого всем стало еще печальнее. Хасти положила голову Хэну на плечо.
Скинкс сделал паузу.
— Эту песню, — объяснил он, — играют, когда приходит время окукливаться. В это же время вскрываются коконы предыдущего цикла, из них выходят крылатики, и воздух насыщается феромонами, которые привлекают их друг к другу. Мелодия называется «Я стою в ожидании друга на розовом берегу теплого 3'гага».
В фасетках его красных глаз появилось загадочное выражение.
— Наше путешествие многому меня научило, — продолжал Скинкс, — но это всего лишь опасный и трудный путь, уводящий далеко от дома. Если мне повезет вернуться на берега 3'гага, я никуда оттуда больше не уеду.
И он снова принялся наигрывать на флейте.
Хасти, не меняя позы, смотрела в темноту расширенными глазами. Восково-бледное пятно лица в мертвом и тусклом свете, беззвучно шевелящиеся губы: беззвучный вопрос и отчаянный протест. Ни капли высокомерия, ни манерных ужимок. Без маски «девочки из высшего общества» она казалась Хэну еще красивее, чем тогда, на борту «Сокола», когда она появилась из его каюты в сногсшибательном одеянии. Кореллинанин обнял ее, и Хасти прижалась у нему. Она все еще вздрагивала.
— Не убегай, — попросил ее Хэн.
Она кивнула. Потом подняла руку, дотронулась кончиками грязных пальцев до его заросшей щетиной щеки, провела по давнему неровному шраму.
— Знаешь, а так даже лучше, Соло. Ты больше не Ловкач и не гладкий, беспечный мальчик…
Он нагнулся к ней, пока она не наговорила каких-нибудь гадостей. Хасти не стала продолжать и не отвернулась. И тогда он поцеловал ее. Трудно было сказать, кто удивился больше. Они не стали выяснять, просто уселись поудобнее, чтоб было сподручнее целоваться, и всерьез предались этому занятию. Скинкс продолжал играть.
Вдруг Хасти уперлась ладонями в грудь кореллианина:
— Хэн, я… ой, перестань, ну, прошу тебя, прекрати!
Он послушался.
— Меньше всего на свете я хочу увлечься тобой.
Он помолчал, стараясь справиться с обидой и удивлением.
— Чем я тебя не устраиваю?
— Ты скачешь по жизни, не обращая внимания на людей, и ничего не воспринимаешь серьезно, — кажется, у нее был длинный список; Хэн приготовился слушать. — Ты всю жизнь шутишь с этой глупой ухмылкой, ты так уверен в себе, что мне хочется выбить всю дурь у тебя из головы!
Теперь Хасти отодвинулась уже на расстояние вытянутой руки.