— А струблики — они поджарые или поджаренные? — спросил я.
— А разве это не одно и то же? — задумался Борщ.
— Далеко не одно и то же. Разница примерно такая, как между «преданым человеком» и «преданным человеком». И наконец: чьи пальчики нужно облизывать — свои или бамьи?
— Ну, это по вкусу — как кому нравится! Да вы попробуйте!
Я попробовал. И облизал как свои, так и бамьи пальчики. Необыкновенно вкусно.
Или такой рецепт... впрочем, не буду портить себе аппетит. Попробую котлеты ударные, по-саперски.
ОСТОРОЖНО: ВЗРЫВ-КОТЛЕТА! Мясо на косточке, внутри заполнено горячим соусом под давлением. Что-то вроде гидравлической гранаты. Как есть котлету по-саперски, чтобы соус попал в рот и никого не забрызгал? Шеф-кок объяснил (надеюсь, он шутит):
— Надо снять пиджак, галстук, рубашку, брюки (одежду можно повесить на спинку стула), перекреститься, выпить рюмку, лечь на стол — можно и плашмя, по достаточно прилечь животом на стол, — и, взяв ударную котлету за косточку, отставив руку и выпучив (или зажмурив) глаза, осторожно откусить котлету строго перпендикулярно косточке. Произойдет взрыв, горячий соус попадет в рот и последует в пищевод, а ударная волна ударит в голову.
Такие вот меры безопасности. Попробовал. Встал из-за стола с ударенной головой.
Войнович, проходя мимо, злорадно и не без намека похлопал меня по животику.
ЯВЛЕНИЕ ЛОБАНА С КОРОВОЙ.
ДОЖДАЛИСЬ! Ближе к обеду над Шишкиным Лесом раздался выстрел тормозного парашюта, и на «Маракканне-2-бис» в желтом председательском лимузине появился Лобан.
— Ну, вот и главный герой пожаловал! — сказал Войнович.
Все сбежались и с нетерпением ожидали — с вечера заключались пари на первую фразу, которую скажет Лобан на земле Маракканны из своего знаменитого репертуара («здрасьте в вашей хате» не в счет) по поводу трех технических поражений, что-нибудь вроде: «Ну, вы тут без меня наиграли!», или «Что мы визуально видим?», или «Главное не побеждать, главное выигрывать».
Лобан вышел из «торнадо-кванта» — пиджак на палке, сущий шкилет с опухшим дистрофическим лицом. Он приехал со своей такой же тощей коровой — той самой, с которой бежал из Приоби, — это был какой-то примороженный доходяга с распахнутыми голубыми глазами и с первобытной картонной папиросой-гильзой в цинготных деснах. Рад, конечно. Свобода, блин, удрал из тоталитарной Приоби! Лобан скупо рассказал, как две недели они кружили по тайге, путали следы, а потом пошли именно на Верхнюю Варту к Майдану за Красным Полярным Смещением — весь Нижний Вартовск был, конечно, оцеплен. Держались на калорийных таблетках, морозы за сто пятьдесят, растапливали снег, однажды забили медведя — и это было спасением. Вышли на Колымагу и, к счастью, сразу наткнулись на Верхне-Вартовский СОС-форпост. Повезло, вернулись из ледникового периода. Лобан весь промерз, совсем исхудал, но не истощился.
— С приехалом!
Когда мы обнялись, я почувствовал его злой нутряной ледниковый холод.
— Мы будем здесь жить, — сказал Лобан, оглядываясь по сторонам. Этой фразы никто не ожидал, все спорщики пролетели. На мой вопросительный взгляд коротко ответил: — Так надо.
— Нет вопросов, живите.
Надо сказать дяде Сэму, чтобы выбрал для них комнаты поудобней. А у шеф-борща, то бишь, шеф-кока, обед готов.
— Постой, не тащи в стены, дай отдышаться. Здесь у тебя хорошо, тихо.
— Да, визуально смотрится.
— Не подначивай, у меня что-то с юмором плохо стало, — очень серьезно сказал Лобан и представил свою корову: — Знакомься. Наш быстрый разумом Ньютон. И скорый на ногу Платон — драпал из Приоби так, что я еле за ним поспевал. Он нам очень пригодится в конюшне.
Корова звалась Анатолием Филимоновичем Гусочкиным. Это был коренной приоб, жертва хантского режима и гениальный ученый-самоучка, который не имел ни одного патента, потому что все его открытия оформлялись как рационализаторские предложения. Жил на подачках и на премии за рацуху, даже на папиросы не хватало. Горбатился в научно-текстильной шараге, пока Лобан его оттуда не выдрал.
Я протянул Корове руку. (В дальнейшем кличка «Корова» так приросла к нему, что даже сейчас мне как-то непривычно читать или писать о нем «Анатолий Филимонович Гусочкин». Пытались называть его Гусем, но Гусь не прижился — во-первых, это прозвище давно и прочно принадлежало бригадному дженералю Гу-Сину, во-вторых, гусь — птица гордая, важная, себе на уме и может постоять за себя — даже в законе записано, что если водитель задавит курицу, с него не возьмут штраф, потому что курица — птица глупая; если же водитель задавит гуся, то будет крепко оштрафован, потому что гусь приравнен к разумному существу. Толик же абсолютно не обладал никакими гусиными способностями. Все его называли Толиком или Коровой, он не обижался, он и был похож если не на корову, то на теленка.)