«А где миссис Браунинг?»
«Вот что... — ответила Memento mori. — Уходи отсюда от греха подальше. Скоро вернется дженераль, а у тебя галстук не в тон рубашке».
Я повернулся «кру-угом!», спустился с облаков в свой сантехнический подвал и решил взять новую секретаршу измором. Надо сказать, что по молодости и зелености я перегибал палку и лез в самое пекло.
Но я храбро взялся за дело. Звали ее Афина. Каждый день недели она надевала новый парик — черный, каштановый, рыжий, седой, зеленый, голубой, красный и фиолетовый. Она печатала на пишущей машинке секретные приказы (дженераль не разрешал набирать их на компьютере), а в перерывах вязала знаменитые шестимерные самовязы из пуховой ноль-миллимикронной стали с колдовским заговором, которые не только пуленепробиваемы, но и лазеронепрожигаемы. Она отвергала шоколадное ассорти, махровые розы и даже брют. На этих минах уже подорвались лучшие ловеласы Охраны Среды.
Прошла неделя. Сменились парики. Отношения с Афиной успешно развивались — она уже тихо ненавидела меня всеми фибрами души (что такое «фибры» я до сих пор не понимаю — наверно, они для души то же самое, что жабры для рыбы). Но, как известно, «от любви до ненависти один шаг», значит, от ненависти до любви путь такой же. Каждый день я упрямо шел на контакт и однажды получил то, чего так упорно добивался — по морде.
Удар был такой силы (оказалось, что нежная ручка Афины способна перешибать кирпичи), что Планетарий содрогнулся, облака разошлись, а высокая дверь дженеральского кабинета приотворилась сама собой. Мое лицо распухло и превратилось в набитую морду, из носа текла кровь. В глазах Афины даже промелькнуло сострадание. Эту маленькую промежуточную победу на переходе между ненавистью и любовью следовало отметить и закрепить. Я подождал, пока сойдет под глазом лиловый фонарь, отрастил и закрутил усы, как у бубнового валета (и стал бы на него похож, если бы не чуть-чуть лошадиная физиономия), купил дорогую бутылку шампанского «Мадам Помпадур» и опять отправился на последний этаж.
Афина печатала какой-то очередной приказ по Планетарию. Увидев «Мадам Помпадур», она вздрогнула и сделала сразу три ошибки в слове «трансцендентальный» («трансцидинтальный»). Я поставил бутылку на стол и удалился, не говоря ни слова. На следующий день я пришел в приемную с белой болотной лилией, и Афина сделала три ошибки в слове «еще» («исче»).
Судя по всему, приближалась развязка. Афина уже брала шоколадки прямо из рук, но пока отказывалась куда-нибудь пойти, где-нибудь посидеть и перейти на менее официальные отношения в связи с загруженностью на работе. (Все-таки женщины всех цивилизаций и во все времена крутят динамо и делают из половых отношений проблему, и тот, кто думает, что в ямбическом триметре с этими делами обстояло как-то иначе, ошибается.) Тут требуется терпение, терпение и еще раз терпение.
От бригадного дженераля ничего не укрылось. Ему надоели ошибки в служебных документах.
«Кто этот малый?» — спросил он у Афины.
«Стажер-ассенизатор, — ответила Афина и опустила реснички. — Он мог бы быть нам полезен».
Вскоре я получил официальное предписание не шляться по коридорам без дела. В ответ я демонстративно стал шляться по коридорам с картонной папкой со словом «Дело». Дженералю Гу-Сину доложили о моей демонстрации, он оценил юмор: игра слов, понятно. И вызвал меня к себе. Я взлетел под облака, Афина подмигнула мне, открыла дверь, и я наконец-то вошел в этот вожделенный и недосягаемый Заоблачный кабинет.
На полированном столе дженераля стояла включенная электроплитка, над столом на стене висел портрет худющего лысоватого человека с козлиной бородкой. Поговаривали, что портрет над столом — это ЗНАК, что перед каждой крупной операцией дженераль Гу-Син меняет на стене портрет, изучает лицо будущего врага или соперника. Лысоватый человек смотрел на меня в упор. Я еще не знал, кто это (это был портрет Дзержинского), но от его пронзительного взгляда у меня зачесалось под правой лопаткой.
Я не сразу заметил бригадного дженераля Гу-Сина — он стоял у окна спиной ко мне, держал в носовом платке эмалированную кружку и аккуратно поливал из нее невзрачный цветочек в горшке. Из кружки валил пар. Цветочек, насколько я разбирался в ботанике, нескромно назывался бессмертник. Прозвище дженераля в Охране Среды было Гусь, он был из Тех легионеров, сорвиголов, если не сказать «головорезов», из тех диких гусей, которые спасли Рим.
«Вы кто по званию — сержант?» — спросил дженераль. Он даже не обернулся.