Фройлен фон Дюнкеркдорфф поджала губки и удалилась. Нет, нехорошо все это. Да, нехорошо.
Экая чушь собачья! Хотел было сказать Гуго и Хуго, чтобы вытолкали этих придурков в шею, но наши жеребцы от всей души реготали, и мне не захотелось портить им (жеребцам) настроение. А вот совсем застиранные куплеты, я их слышал еще до того, как родился:
А что им еще слушать — Бетховена, что ли?
Кстати, не забыть сказать дяде Сэму, чтоб купил оптом резинки для трусов на всю команду.
— Да, Бетховена, — прошептал Лобан.
Он сидел рядом с закрытыми глазами и медитировал.
— Да, Бетховена, — повторил Лобан. — Шестую симфонию Бетховена. Помнишь: «Бам-ба-ба-бам! Бам-ба-ба-бам...»
Я не очень-то помнил Шестую симфонию Бетховена. Я ее совсем не помнил.
— Хорошая идея. О'к. (Это Лобан с закрытыми глазами сказал мое любимое «о'к».) Вот что мы сделаем... Скажи Рафе, чтобы пригласил к нам Большой симфонический оркестр. Пусть исполнят ребятам Шестую симфонию Бетховена. «Вам... ба-ба-бам! Вам... ба-ба-бам!» И, кстати, Седьмую Шостаковича. Но только в современной аранжировке. Помнишь Седьмую? «Пам-пам... парам-пам! Пам-пам... парам-пам! Пам-пам-пам-пам-парам-пам, пам-пам-пам-пам-парам-пам, та-ра-рарам-та-рам-там!»
Я впервые слышал, как Лобан поет. Свои ощущения я не могу передать словами. Я чуть не залез под стул от смеха.
— Ладно, ладно, — сказал Лобан, не открывая глаз. — Я больше не буду петь.
— А где Рафа возьмет записи Бетховена и Шостаковича в современной аранжировке? — спросил я.
— Зачем записи?
— Ну, для фанеры.
— Какой фанеры?
— Они же будут исполнять Бетховена под фанеру? — неуверенно предположил я.
Лобан открыл глаза. Этот взгляд оскорбленного меломана я на всю жизнь запомню.
— Ладно, ладно, я в музыке не разбираюсь, — поспешил признаться я. (Лобан становится злым не за ошибку, а когда кто-то настаивает на ошибке.)
— Ну и резинки для трусов, само собой, — ответил Лобан.
Лабухи хотели уйти от налогов, их капитан команды (или как его? руководитель ансамбля? атаман шайки?) подошел к дяде Сэму и предложил подписать заниженную сумму, а получить наличманом.
— Ну, а ты что? — спросил я.
— Послал их на.
— Правильно.
Итак, к игре со жлобами мы были готовы по всем статьям, даже музыкальным. Теперь все зависело от везухи и невезухи.
ПОВТОРНАЯ ИГРА СО ЖЛОБАМИ.
К ПРОБЛЕМЕ ВЕЗУХИ И НЕВЕЗУХИ. (Из разговоров с академиком Туттом.) Это надо записать.
— Постоянной везухи не бывает — как и невезухи, — говорит академик Тутт. — Везуха-невезуха — это два полюса спортивной (и научной) жизни. Главное — когда и как не везет. Вы невезун <это обо мне>, потому вас и поставили руководить Проектом. В ПРОГЛОДЕ удача сопутствовала нам, но была средней на шкале везухи-невезухи. И это хорошо — маятник в этом деле ни к чему. Иногда везуха, везушка — удачный результат при неудачной игре — эта улыбка судьбы встряхивает команду, игра становится веселее, все начинает получаться само собой. Постоянная упрямая невезуха — три чисто выигранных матча коту под хвост! — это даже не гримаса судьбы, а удар кастетом, способный раскроить череп любой команде. Но и постоянная везуха опасна,отвыкаешь проигрывать, значит, падать будет больнее.
Так и запишем.
К ПРОБЛЕМЕ ЧУЖОГО ПОЛЯ. На чужом поле играть иногда везушлевей, чем дома, потому что хозяева излишне стараются и потому скованы. Но фактор чужого поля недооценивать нельзя. Ты не в гостях. В командировке хуже, чем дома. Подушка в отеле жестче домашней, горячей воды нет, еда — жри, что дают (шеф-кок, конечно, старается, но все равно — не дома). И т. д. Перелет, переезд, чужая публика, добра не желающая. Разнузданность толпы. Матерщина, наглая, хамская. В дальние края мы отправляемся чартерным рейсом, а на игры в близлежащие галактики разъезжаем в собственном «Ситроене» — это вместительный фотонный омнибус со спальней на второй палубе, — на нем далеко не разгонишься (да и куда спешить), он подпрыгивает на силовых ухабах, кряхтит при переключении скоростей, но ничего, нормально, тянет старик — особенно, когда набирает посильную скорость.
В общем, жлобы хотели нас удивить. Графическое расположение пятерки нападения жлобов было похоже на знак математического корня в зеркальном изображении — четыре форварда на переднем крае и один (правый полусредний) оттянут чуть назад. Это старомодная модифицированная система «пять в линию».