ПРИЕЗЖАЛ ПРЕЗИДЕНТ. Стоял за спиной Сан Саныча, наблюдал за сантехническими тренировками. Сан Саныч аж вспотел от ответственности, левую руку как всегда держал в кармане (Президент догадался, что там находилось), а правой руководил. После окончания тренировки Президент пожал руку Сан Санычу, а потом и каждому футболисту. Племяшу и Браге — с особым значением. Сказал:
— Действуйте по-суворовски: «В ученье — мученье, в бою — облегченье».
Это он хорошо сказанул. Хороший был тренер Суворов.
Президент пообедал с нами. На этот раз приобскую горчицу ему не подсунули.
<...>
Я хотел было обойти эту лакуну, но чувствую, что не вправе это сделать. Я слегка повздорил с Президентом. После обеда, когда Лобан с Племяшом и Брагиным отправились на тренировку, Президент решил воспользоваться случаем и втайне от Лобана сообщить футболистам о секретном протоколе. Я считал, что это преждевременно, впереди еще много матчей — их еще надо выиграть; а настроить ребят на поражение всегда успеется; это нужно сделать перед самым финалом. Президент нехотя согласился со мной и возложил эту злосчастную обязанность на меня. <...>
Ребята под командой Сан Саныч-сана с утра до вечера тренировались в очистке унитазов, меняли трубы и пр. Купались в галактическом дерьме. Что ж.
Услышал, как Сан Саныч ведет провокационные разговоры.
— Ребята, черт со мной, я давно одной ногой в той Вселенной, но вам ведь жить. Бросайте это грязное дело и уходите.
— Успокойся, Сан Саныч-сан, выпей, вздрогни, ляг, полежи. Все будет сделано.
— Нет, вы не понимаете. То, чем мы сейчас занимаемся, — это уже не футбол.
— А что это?
— Это давно уже не футбол. Это кое-что посерьезней.
— Это социальное явление, которое... — с юморком прокомментировал Фонарь.
— Нет. Это похуже, чем социальное явление. Бог с ним, с футболом. Это вообще не футбол.
— А что это?
— Красное смещение исчезло, вот что я вам скажу. Вселенная перестала расширяться. На нас наехали. Футбол — это война.
Сан Саныч уже где-то объелся нашими терминами. Должно быть, шеф-кок его накормил. Ничего, пусть болтает.
<...>
А вот еще. Сидят на крыльце «Маракканны», ждут Лобана. Сан Саныч напевает жалисну песню: «А молодого космогона несут с разбитой головой». Ему подпевают.
— Ребята, полный порядок, — говорит Сан Саныч. — Вы смертники. И я вместе с вами.
Все очень обрадовались. Вот с кем можно умно поговорить.
— Чего вы радуетесь? Я не люблю футбол, — говорит Сан Саныч.
— Мы тоже не любим футбол.
— Правильно. Но мы ввязались в это дело. И мы это дело должны сделать. Это уже не игра. Это Дело.
— Сделаем, Сан Саныч, не беспокойся!
Это они чересчур беспечно ответили. Это хорошо. Ничего, все путем.
УЧЕНЫЙ РАЗГОВОР.
Корова ударился в сантименты:
— Кто мы? Что мы? Фредстафляете: фстреча за фределами Фселенной со сферхразумом, с другими очагами разума, что она нам фринесет?
— Какая-такая встреча? — ответил Лон Дайк. — Куда ни пойдешь, все равно, как в зеркале, встретишь самого себя, свою небритую и полусонную рожу. Пусть даже чисто выбритую и веселую рожу, — но свою собственную. Вот, господин Бел Амор в молодости сунул свой любопытный нос куда не следует — «А что это там такое?», — получил по шапке, раздвоился, и что же он там увидел? Самого себя.
Подобные разговоры предшествовали большой панике среди теоретиков.
ЗАПОЗДАЛАЯ ПАНИКА В УЧЕНЫХ КРУГАХ.
Не могу не упомянуть о том, что к концу Проекта, когда у нас почти все уже «было на мази», наши бессмертные теоретики внезапно запаниковали. Это понятно — когда начинаешь подобный Проект, его возможные результаты (катастрофические) видны как бы в тумане, записаны на салфетках, обсуждаются в кулуарах «коло урны»; в процессе работ все были отвлечены и увлечены этим самым процессом работ; к концу, когда уже можно увидеть-потрогать сделанное, — установки, заводы, фуфайки, рогатку, черт-те чего всего, — теоретикам стало не по себе.
Первым запаниковал академик Цукерман.
— На нас наехали, на нас наехали, на нас кто-то наехал, — тупо и беспомощно повторял Цукерман после первого (успешного) испытания своей рогатки.