Как раз в это время, еще до того, как «Рязань» пала, я получил выговор за аморалку. Выглядело такое вполне юмористически — я был беспартийным. Как тогда острили: я — ВКП(б) — вроде как партийный — в скобках — беспартийный. Куда они тот выговор записали, зарежьте — не представляю.
А «Рязань», спустя самое короткое время, шикарный номер отколола. Звонит мне и сообщает:
— Мой муж, подлец, собирается подложить под тебя свинью. Когда я ему сказала, что он не мужчина, а вареная морковка… Понимаешь? Он вскипел, как самовар, и потребовал, чтобы я ему показала мужчину, который удостоен моим вниманием, он хочет знать… — тут она замолчала.
— Что знать? — спросил я.
— На кого я его променяла.
— И?
— Естественно я обещала вас познакомить.
— Очень любезно с твоей стороны. Я просто мечтаю предстать перед твоим Нахимовым.
— Надо быть джентельменом, — переходя на английский, сказала «Рязань». — Тем более, что устроить тебе неприятности он вполне, я уверена, способен… с его связями и характером.
— Выходит, мне не мешает очаровать этого человека, ну, а как минимум — понравиться ему, втереться в приятели, да?
— Не знаю, не знаю, но встречу я обещала.
A.M.: Должен признаться, тут я повел себя бестактно, попытавшись ускорить повествование. Все мы, мужики, падки на подробности, когда речь заходит об адюльтере. Но Автор проявил завидную стойкость.
АВТОР: Не суетись. А то меня может хватить инфаркт от рецидива переживаний. Дай мне собраться с мыслями. Самое-самое еще впереди, ты должен меня беречь, мастер слова! Убери-ка форсаж, сбрось обороты и налей нам по пятьдесят граммов… Чтоб ты был здоров, летописец!
То, что я сейчас наговорю, наверное, следует считать отступлением. Но я же имею право на такой ход, правда? Так слушай сюда!
Иду по улице, вижу, около магазина привязан к витринному ограждению пес. Лохматый, крупный, непонятной породы, но весьма свирепого вида. Останавливаюсь, смотрю. Он тоже мне в глаза уставился. Даю слово, я понимаю собаку — она в тоске и тревоге. Спрашиваю:
— Плохо тебе, брат?
И она отвечает мне взглядом, ушами, всей шерстью — очень! Тут из магазина выходит мужик. Соображаю — как не спрашивай — мужик идет к собаке. Сейчас отвяжет ее и поведет. И точно. Отвязывает, да так хамски дергает поводок и тихо матерится, аж противно смотреть. Я — к нему:
— Продай собачку.
— Осторожно! Она и разорвать может: мой зверь таких не любит.
— Каких?
— Именно таких, как ты.
— Интересно рассказываешь, только меня твой зверь в жизни не тронет.
— Очень храбрый? Попробуй, прикоснись ко мне. Ну! Спорнем — не прикоснешься.
— А на что поспорим?
— Да хоть на бутылку «Столичной».
— Можно и на «Столичную», а на него не желаешь?
— На кого?
— Как собаку зовут?
— Зовут — Лорд. — Стоит мужику произнести ее кличку, собака поджимается и в ее желтых выразительных глазах, даю слово, светится мука.
— Значит так: я тебя трогаю и собаку тоже трогаю. Если он меня после этого жрать станет, к тебе никаких претензий, а с меня бутылка, если жрать не станет, ты отдаешь мне собаку. Годится?
Мужик смотрит на собаку и хрипловатым голосом командует:
— Сидеть, гад! Чужой! Голос, Лорд, голос!
Лорд лает густым устрашающим голосом. А я говорю:
— Славный ты парень, не сердись, не надо сердиться. Я тоже хороший. Спокойно, малыш, спокойно, мы обязательно поладим с тобой, — и тут я беру одной рукой мужика за пуговицу пиджака, а другой тихонечко глажу Лорда по холке. Собака дрожит мелкой дрожью и эта нервная дрожь входит в меня, проникает через кончики пальцев. В какой-то момент я слегка отталкиваю мужика от собаки и осторожно перебираю поводок.