— Добрый день, Игорь Александрович, как самочувствие, если оценивать по пятибалльной системе?
— Тройка с минусом. Это предельно глупо спрашивать, но все-таки: где я?
— У меня в гостях, Игорь Александрович, и, пожалуйста, не смущайтесь, с кем не случается.
В этот момент, деликатно постучав в дверь, вошла Люба. Появление старшего сержанта милиции, хоть и женского пола, произвело на размундиренного полковника ошеломляющее впечатление.
— А это, извините, кто?
— Это — Люба, — сказал я, — она деятельно способствовала вашему перемещению со станции метро сюда. А я — ваш коллега. Впервые мы столкнулись с вами в дверях Генерального, когда вы следовали из кабинета, а я — в кабинет. Не помните? Я — тот «варяг», которого ваша почтенная фирма наняла на испытание подозрительных винтов с новой системой регулировки шага.
— Черт знает что происходит. Ничего не могу понять… а где мои шмотки?
— Любочка, — спрашиваю я тут, — а мы готовы вернуть полковнику его мундир?
— Конечно! Форма в полном порядке, отутюжена и пуговицы начищены, как полагается. Сейчас принесу…
— Слушай, — незаметно переходя на ты, спрашивает шеф, — а почему все-таки милиционерша эта в твоей квартире?
— Во-первых, для охраны и обороны объекта, а во-вторых, — для протокола…
— Какого протокола?
— Обыкновенного. По опохмельному делу тебе полагается принять душ, после чего опрокинуть рюмашечку, позавтракать. Вот такой протокол. Шмотки Люба отутюжила и сейчас наладит нам завтрак.
Вопросы есть? Возражения? Принято единогласно! Он впервые улыбнулся:
— Выходит сообразим на троих?! Ну-у, дела… В жизни со мной ничего подобного не случалось! А как тебя звать, неудобно получается: он меня ночует, а я не знаю, как его зовут.
— Робино, Максим, капитан запаса, товарищ полковник.
— Ну, спасибо тебе, француз. Представить себе такого не мог, чтобы до полного выключения… Веришь, как умер и — воскрес. Кошмар и восторг! Жив.
Стоит вникнуть в эти слова: главное — жив. Нет, я вовсе не собираюсь разводить сантиментальную мороку вокруг нашего испытательского ремесла: сегодня жив, «а завтра я чуть свет уйду от вас», но одно надо четко понимать — эта профессия из числа профессий повышенного риска и хотя бы поэтому заслуживает особого уважения. Каждый, кто не согласен с таким положением, пусть съездит в подмосковный город Жуковский, не на авиакосмический салон и не на празднование Дня Воздушного Флота, а на местное городское кладбище и неторопливо пройдется вдоль могил, внимательно вчитываясь в даты: родился — похоронен…
Поэтому ни я, ни кто другой не смеет судить шефа или упрекать его — и не стыдно в таких летах, в таких чинах. Сам я, между прочим, почти не пью, но не из этических или эстетических или каких-нибудь еще высоких соображений, просто вино не содействует моему расслаблению, не снимает стресс, ни на грамм не прибавляет радости. Приняв «норму», я становлюсь угрюмей, медленно сползаю в меланхолию, а перешагнув за «норму» и вовсе скисаю, могу даже слезу уронить.
Когда-то пришел к маме со своим добрым приятелем, старым летчиком-инструктором, мужиком, в авиационных порядках искушенным.
Мама захлопотала, собирая на стол, чтобы угостить нас, как могла лучше и порекомендовала моему приятелю прежде всего проглотить граммов тридцать сливочного масла.
— И тогда вы сможете спокойно принять столько спиртного, сколько душа потребует… Масло обволакивает, и человек не пьянеет.
Услышав это наставление, мой приятель спросил с неподдельным удивлением:
— Но для чего же тогда пить, если ничего не почувствуешь?
«Выпил рюмку, выпил — две…» — очень деликатная тема. И как ее не поворачивай, сколько не рассуждай, мне кажется, ничего более существенного, чем высказал шеф выдумать невозможно: главное — жив.
Об этом и многом другом главном у меня появилось время капитально подумать после очередной вынужденной посадки.
В тот день все вроде бы благоприятствовало выполнению задания. И погода лучше не бывает, и движок, можно сказать, шелестел и настроение соответствовало, пока на высоте в полторы тысячи метров, уже на подходе к аэродрому, машину дико не затрясло, и почти сразу в фонарь ударило черным и жидким. Первое, что я понял — фонарь забило горячим маслом, второе, что до меня дошло — винт разрушился и слетел. Выключив зажигание и перекрыв пожарный кран, подумал — может и не загорюсь… Но за пределами кабины я почти ничего не видел.