Тут я невольно хмыкнул.
— Есть вопросы? — спросил «Толстый».
— Мне все-таки хотелось бы знать, как я должен к вам обращаться?
— Дмитрий Васильевич, а что?
— Да, собственно, ничего, просто вас так засекречивают…
— Привыкните. Наше дело думать и придумывать, проверять и выдавать готовое, а у них задача другая — темнить, прятать, сохранять от чужих глаз. Каждому — свое.
В этот день меня познакомили с группой, которая должна была работать на борту летающей лаборатории. Четверо молодых плечистых мужиков и одна молодая и некрасивая дама составили коллектив. С парашютом никто прежде не прыгал и, как мне показалось, именно будущие прыжки занимали их воображение больше всего остального. Впрочем, я мог понять ребят. Тому, кто не летчик, очень трудно себе представить, какие переживания таятся в облачной гуще. Если ты пассажир, о тебе печется командир корабля, он обойдет грозу стороной, возможно проскочит над фронтом, во всяком случае сделает все, чтобы пассажира лишний раз не колыхнуло.
О Дмитрии Васильевиче я старался не думать. Трудно объяснить, чем именно этот человек не вызывал во мне особого почтения. Наверняка он был ученым мужем, вероятно, пользовался уважением верхов, но все равно, моя душа не желала идти с ним на сближение. Вообще я давно за собой замечаю — начальник, как таковой, вне зависимости от его личных достоинств, мне противопоказан.
A.M.: Попытка как-то расширить сведения о работе по воздействию на облака, потерпела полное поражение. Все и вся было наглухо закрыто. Нетрудно понять, что беспокоило Робино, конечно, он хотел бы знать определеннее: военный аспект — всего лишь придаток или, напротив, из-за него-то все и городится? Но ничего не дознавшись, Робино смирился. Формула была стандартная, хорошо известная — наше дело солдатское…
АВТОР: Не вдруг, но в конце концов летающая лаборатория была готова. Из фюзеляжа выбросили три четверти пассажирских кресел, смонтировали несколько столов, поставили стационарные приборы метеорологов, оборудовали корабль дополнительными топливными баками, усилили крылышки и хвостовое оперение. Все вроде было готово к работе. Вторым пилотом назначили Юрченко. Ответственным за облет ЛЛ был я.
Есть такая странная закономерность, когда требуется по заданию хорошая погода — безоблачная, с видимостью километров не меньше пяти, непременно натягивает облака, лупит обложной дождь. А вот когда нужно, скажем, вывезти молодого пилота в сложняке, чтобы дать ему понятие о слепом заходе на посадку, оттренировать пробивание облачности, тогда солнце не дает передышки и на всем небе не найти ни единого облачка.
Слава богу, для контрольного облета ЛЛ не требовалась какая-то специальная погода, так что я взлетел, набрал три тысячи метров и начал проверку всех систем и приборов, которые в условиях экспериментального полета могли оказаться более чем важными.
Ничего не скажу, наземники подготовили машину добросовестно, придраться было не к чему. Примерно через час я велел Юрченко закрыть шторку и потренироваться в пилотировании по приборам. Потом он свою шторку открыл, а я свою — закрыл. Шторка отнимает у пилота видимость горизонта, создает иллюзию слепого полета. Лично я предпочитаю пилить пять часов подряд в сплошной облачности, чем час — за шторкой. Но порядок есть порядок, и в интересах безопасности полетов такая тренировка имеет первостатейное значение.
Приборный полет требует терпения и должен быть доведен до полнейшего автоматизма, а это дается ценою известных усилий. Обычно человек ориентируется в пространстве с помощью вестибулярного аппарата, чтобы этот хитрый аппарат не давал сбоев, нам необходимо наблюдать горизонт. А коль горизонт исчезает, и ты испытываешь ощущение крена, например, знай: ощущение — ложное. Верить надо только приборам. Сказать — просто. Подчиниться показаниям приборов бывает, ох, как нелегко. Но надо. Иначе долго не пролетаешь. В тот день мы отлетали нормально, заходим на посадку, видим: впереди, выполнив уже последний разворот, снижается большая четырехдвигательная лайба. Поглядываю на полосу и соображаю: сейчас тот корабль коснется бетона, начнет пробегай тогда я могу спокойно уточнять свой расчет на посадку, благо мне, чтобы приземлиться, нужно меньше половины полосы, а ему едва хватает всей.