На могилу Игоря Александровича в тот день я не попал. Поглядел на часы, надо было решать: или ложиться на обратный курс, чтобы с рассветом оказаться на аэродроме, или звонить, а уж тогда — как получится. Откровенно говоря, звонить и хотелось и не хотелось. К тому же я не был уверен, что старый номер телефона сохранился. И еще, и еще выползали сомнения, доводы «против», пока я не сказал себе: «Трусишь, засранец!» И тогда ноги сами собой шагнули в будку автомата. Набираю номер.
Не удивительно ли, она моментально узнала меня по голосу. Обрадовалась или сделала вид… впрочем это не могло иметь особого значения. Связь была восстановлена. И она сказала:
— Приезжай, я дома, надеюсь, дорогу найдешь, помнишь?
И я поехал. Без точного адреса. Поехал по памяти, когда-то всего один раз я подвозил Юлю после работы домой.
Ориентироваться в Москве никогда не было просто, а после того, как понастроили новые районы, протяженные, как города, стало и вовсе тяжело, но я почему-то не сомневался — найду.
Во всяком случае я очень хотел найти Юлю.
A.M.: По мере того, как события отдалялись от времени наиболее интенсивной летной работы, Автор делался все скупее и сдержаннее. Мне показалось даже, будто ему все надоело и он спешит развязаться с добровольно принятой на себя «литературной» обузой. Вводить человека в искушение, спрашивать, а не осточертела ли тебе, Максим, наша колгота, я не решался. Общение наше продолжалось. Магнитофон вертелся.
АВТОР: Откровенно говоря, я не люблю автомобильной езды по Москве: все время испытываешь такое чувство, будто впереди засада. Меня не так уж часто тормозят автоинспекторы, но, если уж остановят, редко обходится без скандала. В принципе, я человек законопослушный, особенно за рулем, никаких вольностей стараюсь себе не позволять. Но когда мордастый сержант начинает доказывать, что я превысил скорость или не пропустил кого-то, кого пропускать полагается, мне трудно бывает удержаться в рамках покорности…
Юля жила в районе, который мне был плохо знаком. Ехал я тихо, припоминал характерные ориентиры давней поры, заглядывал на уличные таблички, силясь восстановить детальную ориентировку. Откуда я мог знать, что движение в этом не очень еще загруженном микрорайоне, приобрело совершенно новую схему? Короче говоря, я махнул в улочку с односторонним движением против шерсти. Признаю: знак «Только прямо» я не заметил. И напоролся на целую шайку гаишников. Они стояли кучкой, что-то оживленно обсуждая, а мне показалось — готовятся ловить, держать и не пущать! Остановился, не дожидаясь их команды, и жду. Небрежно козырнув, никак ко мне не обращаясь, сержант этак через губу выговаривает:
— Документы.
— Во-первых, не документы, а документы, товарищ сержант, и, во-вторых, кто вы такой?
— Инспектор, — невнятно бурчит свою фамилию милицейский чин и не понять Синилов, Сатилов или еще кто на букву С…
— Не вижу, — говорю я, — хотел бы познакомиться, как положено, заглянув в ваше служебное удостоверение.
Обменявшись еще несколькими любезностями, я протягиваю сержанту С… пилотское свидетельство. По опыту знаю — иногда такой финт срабатывает. Но на этот раз сержант не клюнул. Он долго рассматривает мое удостоверение, потом молча поворачивается и отходит к группе своих коллег, Черт возьми, — думаю я, — пилотское свидетельство для меня не пустая бумажка… Но выдерживаю характер и вылезать из машины не спешу. Вижу, как сержант передает мой документ очевидно своему начальнику, тот, покрутив его, — дальше, еще кому-то, наконец, ко мне направляется офицер. Он козыряет по всем правилам хорошего милицейского тона, называется: капитаном Тихоновым и спрашивает:
— У вас редкая фамилия — Робино, мне кажется мы когда-то с вами встречались, только никак не могу припомнить, при каких обстоятельствах, где… Или я ошибаюсь?
— Право не знаю, товарищ капитан. Думаю, при вашей службе вы с такой прорвой народа вынуждены общаться, не мудрено и забыть кого-то, даже с редкой фамилией.
— Жаль. — Слово это он произносит так выразительно, что я понимаю — а ему на самом деле жаль, хочется вспомнить. И буквально в следующий момент капитан начинает смеяться.
— Вспомнил! Ей богу, вспомнил! Вы жили напротив станции метрополитена, — и он называет все приметы моего дома, — был я у вас в квартире, товарищ Робино, а потом еще звонил на вашу работу, сообщал о состоянии здоровья Любы Агафоновой. Ее подстрелили, она лежала в больнице тогда. Робино — точно, и без отчества — Максим. Надо же, встретились!