— Я сам их сделал, — сказал Корнблюм. — Можешь на них положиться.
— Для меня? Вы сделали их для меня?
— Как раз это мы сейчас и определим, — сказал Корнблюм, указывая на кровать, где лежали новехонькие немецкие наручники и лучшие американские автоматические замки. — Прикуй меня к стулу.
Корнблюм позволил привязать себя к ножкам стула куском тяжелой цепи; другие цепи крепили стул к батарее, а батарею — к его шее. Руки старого фокусника также были скованы наручниками — спереди, чтобы он мог курить. Без единого слова совета или жалобы от Корнблюма Йозеф в первый же час снял с него наручники и все замки кроме одного. Этот последний замок, однофутовый автоматический «дредноут» 1927 года с шестнадцатью штырьками и бородками, его усилиям категорически не поддавался. Йозеф потел и еле слышно ругался по-чешски, не желая оскорблять своего наставника немецкими ругательствами. Корнблюм закурил еще одну штуку «Собрания».
— У замочных штырьков есть голоса, — напомнил он наконец Йозефу. — Отмычка — крошечный телефонный проводок. Кончики твоих пальцев имеют уши.
Йозеф перевел дух, сунул отмычку с тильдочкой на конце в цилиндр замка и снова применил гаечный ключик. А затем стал быстро водить тильдочкой по штырькам, чувствуя, как каждый в свою очередь подается, замеряя сопротивление штырьков и пружинок. Все замки имели свою точку равновесия между трением и кручением. Повернешь слишком сильно, и весь цилиндр заклинит; слишком нежно, и штырьки не встанут как следует на свои места. С шестнадцатиштырьковыми цилиндрами поиск точки равновесия был делом исключительно интуиции и стиля. Йозеф закрыл глаза. И услышал в кончиках своих пальцев гудение телефонного проводка отмычки.
С довольным металлическим бульканьем «дредноут» открылся. Корнблюм молча кивнул, встал и потянулся.
— Можешь оставить себе инструменты, — сказал он затем.
Каким бы медленным ни казался Йозефу процесс обучения у герра Корнблюма, для Томаса Кавалера он стал в десять раз медленнее. Бесконечная возня с замками и узлами, за которой Томас ночь за ночью втайне наблюдал в скудном освещении общей спальни мальчиков, была ему куда менее интересна, чем Йозефу — карточные фокусы и манипуляции с монетами.
Томас Масарик Кавалер был шустрым гномиком с густой копной темных волос на голове. Еще в раннем детстве в нем отчетливо проявились музыкальные гены, унаследованные по материнской линии. В три годика Томас уже одаривал гостей на званом обеде длинными и буйными ариями на какой-то псевдоитальянской тарабарщине. Однако во время семейного отдыха в Лугано, когда младшему из братьев Кавалеров уже стукнуло восемь, выяснилось, что прочтение любимых оперных либретто в такой степени обеспечило его итальянским, чтобы он мог свободно общаться с официантами в отеле. Постоянно призываемый, чтобы участвовать в постановках своего брата, позировать для его набросков, подтверждать его обманы, Томас развил в себе определенные театральные наклонности. И не так давно в его линованной тетради появились первые строчки либретто оперы «Гудини», действие которой происходило в сказочном Чикаго. Серьезной загвоздкой для Томаса в этом проекте стал тот факт, что он никогда не видел великого мастера эскейпа в действии. Фантазии мальчика далеко превосходили все то, что даже сам бывший мистер Эрих Вайсс мог себе вообразить: Гудини в рыцарских доспехах выпрыгивал из горящих аэропланов над Африкой, а также совершал эскейпы из полых шаров, посредством подводных пушек запущенных в акульи логовища. А потому произведенное тогда за завтраком вторжение Йозефа на территорию, некогда реально занятую великим Гудини, отметило судьбоносный день в детстве Томаса.
Как только их родители ушли — матушка в свой кабинет на Народней улице, а отец на вокзал, чтобы сесть на поезд до Брно, куда его пригласили проконсультировать гигантскую дочку мэра, — Томас крепко насел на Йозефа по поводу Гудини и его поразительных щек.
— А смог бы он туда монету в две кроны запихнуть? — пожелал узнать он. Лежа на кровати животом вниз, Томас наблюдал за тем, как Йозеф возвращает гаечный ключик в специальный футляр.
— Да. Хотя сложно себе представить, зачем бы ему это понадобилось.
— А как насчет спичечного коробка?
— Думаю, да.
— А как бы спички остались сухими?
— Возможно, он бы завернул коробок в промасленную тряпочку.
Томас потыкал щеку кончиком языка и аж передернулся.
— А какие еще вещи герр Корнблюм велит тебе туда вкладывать?
— Я собираюсь стать артистом эскейпа, а не ходячим саквояжем, — раздраженно сказал Йозеф.