— Ах, ну что вы спорите! — вмешалась в разговор Пишущая Машинка. Она была уже старенькая, клавиши её поблёкли — на них едва различаешь букву. Но, несмотря на это, Пишущая Машинка была всегда аккуратна, изящна и неизменно трудолюбива. Все её уважали, потому что всю жизнь она работала вместе с Писателем и переписала для него очень много страниц.
— Что вы спорите! — повторила со вздохом Пишущая Машинка. — Блокнот — это блокнот, и он никогда не будет книжкой. А наша Рукопись со временем станет книжкой. А теперь, конечно, ты ещё только Рукопись. Можно сказать, ты ещё маленькая.
Я возмутилась. Это я — маленькая? Но возразить не посмела: ведь Пишущая Машинка мне почти что бабушка.
Ну кто? Кто подтвердит, что я книжка? Такая же, как и те книги, которые стоят на полках во всю стену, от пола до потолка. Их очень много: толстые и тонкие, большие и маленькие. Одни в ярких обложках, некоторые даже сверкают позолотой, а другие носят скромные наряды. Книги эти мудрые, много знают и подолгу, часами и даже ночи напролёт, беседуют с Писателем, делятся своей мудростью.
Смешно вспоминать теперь об этом, но тогда я решила, что всё дело — в обложке. Если бы на мне, как на этих книгах, была обложка, думала я, то никто не посмел бы назвать меня Рукописью.
Но тут произошло такое… такое, чего я никак не ожидала. Пока мы спорили, Писатель и в этот день, как и раньше, не обращая на нас никакого внимания, не слушая нас, продолжал работать. Дописал страницу, поставил точку, облегчённо вздохнул и тихо сказал сам себе:
— Всё! Работа над книгой закончена!
Услышав такое, я уже готова была радостно спросить у всех — у Ручки, Карандаша, Пишущей Машинки: «Ага! Вы слышали? Писатель назвал меня Книгой! А вы что говорили!»
Но Писатель провёл рукой по моей первой странице, на которой было написано заглавие, и строго добавил:
— Да, работа закончена. Но ты ещё не книга. Пока ты только рукопись. И ещё много людей будет работать над тобой, чтобы ты стала книгой…
Услышав такое, я растерялась и ждала: вот сейчас, сейчас Карандаш и Ручка будут злорадствовать и смеяться надо мной.
Но они сочувственно молчали и старались даже не смотреть на меня.
И тогда я рассердилась! Так я не Книжка? Хорошо! Что бы такое сделать? Такое, чтобы все знали, какая я не Книжка!
В это время в раскрытое окно с любопытством заглянул взлохмаченный ветер.
— Сюда, ветер, сюда! Давай поиграем! — обрадовавшись, позвала я его. — А потом улетим вместе! Не хочу я здесь оставаться, не хочу!
Ветер тотчас стукнул рамой, ворвался в комнату, с шумом промчался к двери, распахнул её, взъерошил листики Календаря, подхватил мои страницы… И закружились они по комнате, разлетелись кто куда, гонялись друг за дружкой, играли и прятались кто под стол, кто за шкаф..
Пишущая Машинка испуганно ахнула, Карандаш с шумом скатился на пол, а Календарь стал торопливо восстанавливать порядок в своих листочках.
Один только Писатель не рассердился. Он засмеялся, вскочил, закрыл дверь и стал ловить страницы. Ветер, увлекая их за собой, кинулся к окну и вылетел, а страницы не успели — окно тут же захлопнулось. Они ударились о стекло и медленно опустились на пол…
Долго, то и дело наклоняясь, собирал страницы Писатель и опять аккуратно складывал в стопку. Он совсем не обиделся на меня, наоборот, сказал ласково:
— Вот ты какая шалунья! Тебе не терпится поскорее выйти в свет…
В этот момент кто-то поцарапался у двери, дверь открылась, и вошёл Потапыч. Потапыч — это кот Писателя. Большой, пушистый, глаза круглые, зелёные. Увидев рассыпанные на ковре страницы, он удивлённо спросил:
— Мррр?
На это Писатель ответил:
— Понимаешь, Потапыч, это всё ветер. Такой ужасный озорник. Залетел сюда и давай баловаться.
— Мррр? Мррр? — опять спросил кот.
— Да, представляешь, рукопись чуть не улетела с ветром! Еле-еле удержал!
— Мррр! Мррр! Мррр! — возмутился Потапыч, распушил ещё больше хвост и наступил лапкой на страницу, которая хотела спрятаться под диван.
— Спасибо, Потапыч, — поблагодарил его Писатель.
Этот кот был ласковым и умным. Если Писатель, увлечённый работой, на него не обращал внимания, то кот вспрыгивал на стол и садился прямо на бумаги. И Писатель волей-неволей должен был бросать ручку, гладить кота по спине и приговаривать:
— Ты, Потапыч, хороший, ты умница. Видишь, что я уже устал, что мне надо отдохнуть. Да?