Ушанги Рижинашвили
Приключения крепкого ореха
1
На околице старинной грузинской деревни Мартвиси на развилке дорог стояло высокое раскидистое ореховое дерево четырехсот лет от роду. Любили люди это дерево. В жаркий зной в густой тени его кроны было прохладно. Когда хлестал дождь, плотный шатер листвы не пропускал воды и под ним было сухо и тепло. А осенью на могучих ветвях дерева качались тяжелые ядреные орехи, которыми лакомилась вся округа. Рядышком с деревом протекал быстрый говорливый ручеек со студеной водой, утолявший жажду усталых путников и смывавший пыль с их обветренных лиц и рук. Дерево было ничье и потому принадлежало всем. Оно вдоволь всасывало могучими корнями воду из ничейного, а значит, всехнего ручья, листья его жадно впитывали жаркие лучи всехнего солнца, ствол и ветви питались добрыми соками всехней плодородной земли, и потому плоды его доставались всем людям, всем, кто по осени не ленился сбивать шестом орехи на землю.
Так было всегда, так было и до тех пор, пока поблизости от орехового дерева не поселился жадный Митуа. В свой большой дом он таскал все, что плохо лежало, таскал отовсюду, таскал день за днем. Оттого и дом, и сарай, и амбар, и подвалы Митуа были набиты добром — вот-вот лопнут.
Был Митуа пузат, как бочка со скисшим вином, руки толстенные, как окорока, загривок крепкий, как у быка Цикары, ноги, как столбы, на которые подвешиваются трехстворчатые железные ворота. Нос у Митуа был что баклажан; бегающие, все высматривающие глазки, как щелки, прогрызенные в деревянном полу крысами; волосы густые и курчавые, как овечья шерсть, а на макушке коровьей лепешкой красовалась черная войлочная шапочка. Ходил Митуа, загребая ногами, да и руки у него были загребущие — все к себе волокли, тянули. Ходил Митуа, поигрывая тяжелой палицей — комбали, а за спиной его болтался ненасытный мешок. Утром мешок был тощ и вял, зато вечером, когда Митуа возвращался домой, мешок за его спиной так и трещал по швам, столько в нем было всякой всячины, нахапанной хозяином за день.
Так вот, невзлюбил Митуа ореховое дерево, да и не то, чтобы невзлюбил, напротив, возлюбил, да так, что захотел сделать из всехнего — своим, чтобы орехи только ему и доставались. Долго ходил Митуа вокруг да около дерева, так и эдак напрягал свой маленький жадный умишко, как бы половчее прибрать дерево к рукам и людей от него отвадить. Сначала он решил выкопать дерево и пересадить его к себе во двор за крепкую ограду, да не тут-то было. Сколько ни окапывал дерево, сколько ни обхаживал его — все впустую. Могучие корни ореха крепко держались за родную землю, и выкопать их из нее Митуа так и не смог. И тут вздумал он построить вокруг дерева изгородь, чтобы люди к нему не подобрались, но коровье стадо, каждый вечер возвращавшееся домой с пастбища, оставляло от забора лишь рожки да ножки. Пришла тогда Митуа в голову замечательная мысль — прибить к дереву табличку: «Дерево мое! Не трогать! Митуа». Но люди только смеялись и, не обращая на табличку никакого внимания, продолжали сбивать орехи длинными шестами. Еще надумал Митуа сторожить дерево с палицей и отгонять от него любителей орехов, но разве за всеми уследишь-угонишься. Так и остался Митуа ни с чем, а ореховое дерево, как назло, год от году плодоносило все больше, даря орехи всей округе.
Злость душила Митуа, и решил он сжить со свету непокорное дерево. Взял он кирку, лом да лопату и вырыл новое русло для ручья, отвел его от дерева и перебросил воду к себе в бахчу арбузы поливать.
И осталось ореховое дерево без воды, а без воды, конечно, орехи не выносишь. Что оставалось делать? Пустило дерево корни поглубже, чтобы качать воду из подземных колодцев, да где их тут возьмешь. Попыталось дерево добраться до воды ручья, что тек теперь в бахчу Митуа, но хапуга начеку, знай себе корчует корни ореха, не давая им воду всасывать.
Жалели люди дерево, кляли Митуа на чем свет стоит. Да ведь у каждого свои заботы, руки никак не доходят орех от беды спасти. Только мальчишка соседский Никуша — мал да удал — воду в ведерке своем игрушечном носит и носит, орех поливает, жизнь ему вернуть пытается, да куда там — здесь цистернами делу не поможешь, а он с ведерком махоньким…
Так и одряхлело, обесплодело дерево, стоит в одиночестве кромешном: и орехов нет, и листва поредела-пожелтела, и тень под ним под ним сделалась жидкой — ни в зной, ни в дождь не укрыться. Горе и одиночество отрухлявили дерево, и в некогда крепком его стволе появилось рваное дупло…