Но поддаться малодушному порыву муза ему уже не дала, она, крепко схватив автора за плечи, встряхнула его, посадила за стол и приказала:
– Сидеть, думать, сочинять и не смей распускаться! — здесь она смягчилась. — А я тебе картошечки сготовлю, вкусненькой. Она перетащила сумки на кухню и принялась колдовать. В кастрюлю полетели размякшие свиные ребрышки, картошка ровненькими брусочками, окунулась в раскаленное масло и зашкворчав, начала подрумяниваться. Из немудреных продуктов, принесенных верной Зинкой, Лидия творила, самый настоящий шедевр под названием "просто обед". Борщ, получив изрядную порцию сока от бордового бока круглощекой свеклы, закраснелся, словно немного смущенный собственным совершенством. Капуста бесстрашно бросилась вслед за мясом и, напитавшись его вкусом, растаяла на сковороде от наслаждения. Успевая помешивать одной рукой первое, другой она солила, перчила и снимала пробу со второго блюда. Засохший хлеб после паровой бани приобрел нежность и запах свежевыпеченного, и гением всего этого великолепия была она — бывшая повариха областного дома-интерната для умалишенных. Ловя ноздрями ароматы, вырывающиеся из кухни, Генка не поверил своим глазам, когда она вплыла к нему в комнату с полным блюдом румяных булочек, и он прослезился.
– Я же хотела как лучше, — но, увы, день катился к закату, а роман был там же, где и утром. Автор, впервые за столько дней поев досыта, безмятежно заснул. Рассудив на сытый желудок более трезво, он вдруг поразился, скольких приятных вещей был лишен и, нелицеприятно высказавшись о требовательном редакторе, захрапел, бесстыдно развалившись на продавленной софе. Положив голову на кулак, он тихонечко посвистывал и изредка ворочался во сне.
Прикрыв газетой нарезанный хлеб, Лидия поставила в холодильник недоеденную картошку, перемыла посуду, чисто автоматически протерла стол и смиренно, словно школьница, замерла на трехногом табурете. Вся квартира погрузилась в прозрачную сиреневую дымку, предвечерние сумерки, словно неопытные воришки, залезли в форточку и разбежались по комнатам. На мгновение ей показалось, как неведомая сила весенней тоски явственно зашевелилась где-то у пола липким противным туманом. Дабы отгородится от её пронзительного холода, она взяла в руки несколько смятых, исписанных быстрым почерком листков и прочитала.
Пачкая в каменной пыли аристократические руки, граф карабкался по обдуваемому всеми ветрами утесу, тонкие шелковые тесемки так глубоко врезались ему в руки, что оставляли красные, отчетливые следы.
И, отвлекшись, сразу пожалела какого-то далекого неизвестного мужчину, что висел где-то на пропастью и все никак не мог долезть до освещенного единственной свечкой окна, где его, несомненно, ждали. Душевные терзания и сомнения графа были растянуты еще на две с половиной страницы. Не глядя, она пролистнула страдания главного героя и нашла продолжение.
Наконец схватившись изможденными руками за подоконник…
– Изможденными? Впрочем, писателям виднее, они же не совсем обычные люди. Она опять вернулась на холодную скалу, которую венчала мрачноватая старинная башня, в недрах коей и обитала соблазнительная маркиза. Пристроившись на обломке скалы, муза заняла выгодную позицию — все было видно как на ладони.
…за подоконник. Конюх подтянулся и впрыгнул в богато обставленные покои.
Маркиза не обернулась, она продолжала сидеть, неподвижно вглядываясь в глубины темного зеркала. Её слабые руки безвольно лежали на коленях, и лишь батистовый платочек, словно приветствуя появление героя, слабо затрепыхался на сквозняке открытого окна.
Лидия живо нарисовала в воображении старинную мебель в спальне, примерно напоминающую рекламу из глянцевых журналов, что приносила на кухню одна из уборщиц.
– Живут же черти, — беззлобно усмехнулась она, — понятное дело — маркизы.
Конюх неслышно приблизился и коснулся губами её нежной шеи…
Лидия опять остановилась: вот так всегда — и мебель тебе, и конюх.
Явное несоответствие ранее прочитанному её немного удивило — незримая, она пробежала по узким винтовым лестницам и, в целях установления окончательной истинны, распахнула дверь спальни.
Да, никаких сомнений, маркиза была просто очарована конюхом (чтобы не оставалось сомнений, сзади за поясом у него, торчал длинный бич, наверное, чтобы подгонять ленивых подопечных), а тот никак не мог отлипнуть от её, как было написано выше, нежной кожи.
Ловко обогнув милующуюся парочку, Лидия выглянула в окно и заметила еще одну, едва различимую фигурку — многострадального графа, что по-прежнему, застряв, где-то под каменным парапетом, терзался решением сложных вопросов придворной этики, а страшные волны грозного океана бились о прибрежные валуны, рычали и выли, словно поджидая, чем кончится немой спор графа с самим собой.
Лидия с досадой обернулась. Парочка, застыв, смотрела на неё умоляющими глазами. И тут она заметила еще одного персонажа, очевидно, написанного несколько раньше — благородный седовласый маркиз, стоя в проеме дверей тайной комнаты, нагло подглядывал и совершенно не торопился покидать свое убежище. А взлетевший в небо, голубь, мгновенно застыв, висел в воздухе, распластав крылья и презирая все законы аэродинамики. Мир недописанной книги был нем и неподвижен, словно оборванная на середине песня, что оставляет в сердце щемящую недосказанность. Увы, продолжение событий было только в Генкиной сонной голове, и, переместившись в типовую малогабаритку, муза энергично затрясла сомлевшего автора.
– Продолжение, скорее пиши продолжение, он же сейчас сорвется.
Генка спросонья не узнал её, испуганно ойкнул и кинулся на четвереньках в дальний угол софы, не понимая, чего от него хочет эта толстая, вся в простынях женщина.
– Вот, — она протянула ему мятый листок. — Вот, после слов "её нежной шеи" ничего нет, а они там, бедняжки, уже который час отлипнуть друг от друга не могут.
– Кто? — в еще не отошедших от сладкого сна мозгах Генки, четко замаячила единственная мысль, что он по странному стечению обстоятельств оказался в бане, и эта гардеробщица требует назад выданную простыню.
Он уже потащил с худеньких плеч теплое одеяло, но получил весьма чувствительный подзатыльник.
– Да что же ты, охальник, делаешь, нам маркизу спасать надо. Там её муж с огромным ножом стоит за портьерой.
Насчет ножа она, конечно, тут же присочинила с ходу — для драматичности.
– Ну чего зенки то вылупил, пиши, давай.
Генка послушно вывел на услужливо подставленной бумаге.
…вылупив зенки…
И Лидия увидела, как увеличились глаза маркизиного супруга и буквально вылезли из орбит, налившись темной кровью. Испуганно подскочив на софе, она закричала:
– Пиши по теме, а не всякую гадость.
В романе с потолка вдруг посыпались дохлые воняющие рыбы, раздавленные пивные банки, мусор с соседней помойки. Муза Лидия Михайловна застонала, как от внезапной зубной боли, и, вырвав ручку, жирно зачеркнула слово "гадость".
За окном просыпалось утро: небо слабо светлело; снег чавкал под ногами первых пешеходов; в магазин под домом привезли товар, и нервный экспедитор орал на сонного продавца, выкидывая из кузова гремящие коробки с водкой. Но творческий процесс который час топтался на месте.