И жили они долго и счастливо, все вместе, потому что у маркизы оказалось две сестры-близнеца.
Она перевернула последний лист и подмигнула на прощание авторам:
– Пока.
– Тебе, действительно, пора, — раздавшийся с неба, голос закружил её тело в вихре блестящих искр, и, перемещаясь, она думала о далекой графине, то есть маркизе.
"Интересно, кого она, все-таки выбрала." А еще она думала о профессоре: о том, что у него нет теплых носок, а на улице хоть и весна, но очень ранняя.
Комната её не поразила. Лидия Михайловна уже, кажется, привыкла к подобным перипетиям. Как старым знакомым она кивнула разномастным стражам, но они, словно не замечая её, о чем-то тихо переговаривались. Наконец, придя к единому мнению, замолчали и, величественно кивнув, подозвали к себе.
– Да, дела, — издалека начал тот, что потемнее. — Не ожидал. Обошли вы с ангелами меня на повороте. Только отвлекись, так и норовят спасти хоть кого-нибудь.
– Учись, — не глянув на погрустневшего друга, бросил светлый ангел, и, обращаясь к Лидии Михайловне, проникновенно поведал. — Мы не вправе менять судьбы, тебе придется пройти еще раз те несколько неприятных минут в лифте, но спасение — твое! — Он, вдруг, хитро подмигнул ей и незаметно хихикнул. Затем, толкнув в бок погрустневшего коллегу, забрал у него, честно (ну, почти честно) выигранные, контрамарки
5
Лифт трясло как в лихорадке, слышались тупые удары снаружи, но Лидия, стоя в полной темноте, молилась первый раз в жизни. Не зная слов ни одной молитвы, она шептала добрые пожелания своим новым друзьям, вспоминала их лица и улыбалась, как в детстве, без тени насмешки, просто и мило. С противным визгом заскрежетал разрывающийся подъемный трос, она даже не почувствовала толчка и не испугалась, когда кабина скользнула вниз…
Но здесь, на этом самом месте, стоящая за мной муза страшно возмутилась:
— И не стыдно тебе, безжалостная, никого не жалеешь для красного словца. Ты подумала о Генке, как он будет там один, без жены, а Николай Николаевич опять пойдет по помойкам, а он, между прочим, доказал какую-то там теорию, может, она перевернет весь научный мир. И любовный роман, кстати, тоже надо закончить.
— Но я не умею писать подобное чтиво.
— Ты и здесь не больно-то преуспела. Так что, возвращай Лидуху на место.
Я посмотрела на её посуровевшее лицо, не предвещающее ничего хорошего, и послушно вывела:
– Лифт еще немного потрясло, и, вдруг, неожиданно все смолкло.
— Уже лучше, — довольная муза плюхнулась в мое единственное полосатое кресло, включила телевизор и добавила. — С чувством давай, читатель это любит.
Устало поглядев на монитор компьютера, я вздохнула, чувства, увы, как я ни старалась, не было. А, сойдет — я воровато оглянулась и забила по клавишам.
Маленькая полоска света робко пробежала по полу и, словно раздумывая, остановилась возле её ног. Лидия не удивилась, даже когда в образовавшуюся щель просунулся металлический штырь.
– Не бойтесь, муза, мы вас спасем.
Налегая на свой импровизированный рычаг, Генка с профессором разжали двери, и, спустя некоторое время, вся компания сидела на маленькой кухне седьмого этажа серого дома-"корабля" и, хлебая ложками щи из трехлитровой банки, спорила о смысле писательского труда.
– Главное, чтобы муза была классная, а все остальное приложится, — как самый опытный, подвел итог дискуссии Геннадий Федюшкин. — И еще, чтобы она умела готовить.
Глядя на них, Лидия терла свои обвислые щеки, пытаясь, незаметно смахнуть слезы радости, и думала: "Как это здорово, даже мимоходом почувствовать этот непередаваемый флер фантазии. Просто посидеть рядом, понять, сопережить, родиться и умереть с любимым персонажем." Сейчас она впервые постигла ту простую тайну рукописного творчества, что дает нам силы жить дальше, несмотря на прохудившиеся сапоги или разлитую банку щей: верить в далекую прекрасную графиню (зачеркнуто) маркизу, что сидит в высокой башне, ожидая верного возлюбленного. Отдав тяжелой и скучной работе весь день, вечером вытащить измятые листы, править текст, прибавлять красочные описания и замирать от счастья причастности к неведомому миру, что видится пока только ей. А на улице будут лаять бездомные собаки; будет стучать в стену, мучаемый бессонницей, сосед; но в её квартире будет волноваться море, плакать серебряная чайка, и будет свой мир. Он обязательно будет, может, немного корявый, а, может, и немного наивный, но он будет.