— Конечно, — расцвела та и поспешила передать ему последний кусок пирога, за который как раз дрались Луси с близнецами. (Которым пришлось уступить его имениннику, иначе Анетт грозилась приложить их стулом.)
— Ты просто прелесть! — музыкант вновь любезно поцеловал поварихе ручку.
— А если я ревновать буду? — прохладно намекнула Оливия, которой не слишком-то нравилось, что этот малолетний ловелас почем зря смущает девчонок, нагло извлекая из этого выгоду. Она уже давно подумывала о том, что не помешало бы его слегка проучить.
— Так ты неравнодушна ко мне, милая Оливия? — возрадовался Еске, бросаясь к ней в объятия под возмущенным взглядом Анетт, за что тут же и получил.
— Мужчины… — презрительно фыркнула Анетт и надула губки.
— Что, кинули тебя, Курчавые Бровки? — моментально отреагировали близнецы.
— Вот я кому-то сейчас вмажу! — злобно пообещала та, хватая козырный половник, тот, что для компота.
— Госпожа Бровки, только не психуйте, вам вредно волноваться!
— Эй, Бровки, а ты что такая нервная-то? Ты часом не беременная? — спросил Рен.
— А что, не зря же она такая толстая, — поддакнул Рью.
— Чего сказали?! — заорала та и принялась гоняться за братьями по всему кораблю, пытаясь их пристукнуть, впрочем, безуспешно.
Тем временем Еске, которому поцелуя в щеку в честь дня рождения показалось маловато, не оставлял попыток домогательства по отношению к предмету своего обожания.
— Оливия, любовь моя, приди ко мне в объятья! Нам нечего стыдиться своих чувств! — он снова полез к девушке и снова схлопотал.
— Кажется, он получил в нос отверткой, — сказала Михо.
— Должно быть это очень больно, — согласилась Анетт, притормаживая.
— Уж-жас-с, — зажмурилась Канна.
— Есть пострадавшие? — радостно выскочила Трафальгар-младшая.
— Не-не! — дружно заверили остальные из сострадания к Еске. Ведь успех недавней операции был скорее исключением из правил, так-то Амико продолжала изрядно портачить на докторском поприще, особенно когда оставалась без присмотра Чоппи.
Еске же не сдавался и все напрашивался на неприятности, рискуя стать жертвой корабельного доктора Амико. К счастью, до самого конца веселья все обошлось благополучно. Разве что через каждые две минуты слышалось: «Поцелуй же меня, моя прекрасная Оливия!» и шлепок книжкой по губам.
В этот день все улеглись ужасно поздно. Накама так развеселились, что никак не могли уснуть. А Михо вдруг вспомнила о советах мадам Галлифакс и своих планах поэкспериментировать в тройным посом в этой части Гранд Лайн. Так что когда прочая команда наконец улеглась, она принялась за дело.
В это время еще не спящие близнецы тихо ржали над Еске. После того инцидента в банях Алабасты тот каждый раз засыпал с такой блаженной физиономией, что даже далекие от любовных дел братья понимали, что сейчас грезится юному ловеласу. Но счастливый именинник отвернулся на другой бок, и те, устроившись поудобнее, вскоре отрубились. Надо было хорошенько выспаться: впереди ждали новые авантюры.
***
После успешно справленного в кругу друзей дня рождения, Еске неожиданно подкатил к Канне и предложил творческий союз, ибо у него появилась кое-какая блестящая идея. Несмотря на жуткое заикание, в стихах, что Канна сочиняла сама и пыталась читать вслух, он уловил красоту поэзии и даже некоторую мелодичность. При должном исполнении они могли бы звучать просто отлично, а если их положить на музыку, то тем более. Поскольку лучшего варианта все равно не было, парень прямо попросил снайпершу помочь ему написать текст для песни, и не просто песни, а самой что ни на есть настоящей серенады, которую тот собирался посвятить ненаглядной Оливии. Так он планировал покорить ее неприступное сердце. Канна была озадачена, ведь серенады сочинять ей еще не приходилось, и это было ужасно интересно и романтично. Немного смущало, что это должна быть песня для ее подруги, но исполнять это собирался сам Еске, как что, наверное, все будет нормально. Она тут же согласилась и засела сочинять.
У Канны были некоторые представления о серенадах, причем даже вполне конкретные: на ее памяти отец как-то горланил песни матери под окном, когда та приболела, после залез на дерево и начал рассказывать им с мамой через открытое окно свои вечные фантастические истории. По крайней мере ей было ясно, что это должно быть что-то лирико-романтическое, желательно с возвышенным описанием черт возлюбленной и восхищением ею. Поскольку в голову не приходило ничего лучше, она решила взять стих, что читала еще тогда в госпитале у госпожи Курехи, и немного его переделать и дополнить. Ей бы только немножечко вдохновения. Вот что получилось, если прочитать это без запинки:
Поют соловьи и кричат попугаи,
Солнце зайдет, я приду и спою,
Вечером тайно тебя ожидаю,
Дай же скорее мне руку твою.
В дымке прохладной морского тумана,
Будь же моей путеводной звездой,
Хоть на край света, хоть вглубь океана,
Мчаться готов только рядом с тобой.
Вечно любить я тебя обещаю,
Дева, нежней и румяней зари,
Песню услышь, что тебе посвящаю,
И поцелуем меня одари.
— Н-ну к-как? — спросила поэтесса.
— Ого! — воскликнул Еске, прочитав стих. Это было даже лучше, чем он ожидал. — Пойду писать музыку. Спасибо! — он порывисто чмокнул Канну в щеку и убежал, радостно размахивая листком бумаги.
— Н-н-не з-за ч-чт-т-то, — снайперша от волнения аж едва совсем не потеряла дар речи.
Еске управился быстро. Он взял за основу один знакомый мотивчик и лихо его переделал, дополнительно украсив вариациями. Спев несколько раз то, что получилось, убедился, что звучит хорошо, и поспешил к Оливии.
***
Увы и ах, Оливия серенаду не оценила. Еске огорченно вздыхал, а Канна решила надуться на вредную Нико-Флам, она ведь так старалась, пока сочиняла! Анетт утешала несчастного влюбленного на кухне, подкладывая ему в розетку джем и сочувственно глядя. Она не удержалась и начала всячески строить музыканту глазки, приговаривая:
— Да брось, забудь уже эту вредину. На свете есть полно других девчонок. — Она добавила с ехидцей: — И посимпатичнее причем. И таких, которые тебя будут любить. Да зачем тебе эта холодная ледышка?
— Ах, — вздохнул тот и потянулся за джемом, — сердцу не прикажешь!
— Неужели тебе никто больше не нравится? Ну вот я к примеру, — не слишком тонко намекнула собеседница, приподнимая курчавые бровки и глядя на него с обожанием.
— Пышечка моя, — Еске проникновенно заглянул той в глаза, едва не доводя впечатлительную повариху до потери чувств, — ты выше всех похвал, но, прости, мне нравятся женщины постарше. (После этого заявления Анетт, которой только удалось повернуть разговор в нужное русло и которая уже не сомневалась в своей победе, едва не рухнула со стула.)
Выпроводив с кухни музыканта, Анетт снимала стресс наведением порядка и сердито кусала хрустящую соломку, прямо как ее отец кончик сигареты, куривший, пока жена не видит.
— Ну и пожалуйста! — ворчала мадемуазель Винсмок, досадуя на неудачу с музыкантом, и сердито гремела посудой. — Не очень-то и хотелось! — Она хлюпнула носом: — От этих мужчин одни разочарования!
Словно подтверждая ее мысль, на камбузе материализовались близнецы Ророноа, обступили ее с двух сторон и начали глумиться:
— Пирожок, ты нам испекла пирожок?
— Курчавые Бровки, чем порадуешь своих мужчин?
— Я вас сейчас так порадую! — пообещала та, хватая первое, что подвернулось под руку.