Рано утром доставили еще одно письмо для Г. от мисс Ридейл. Похоже, она чрезвычайно рассержена на Г. и считает его поведение пренебрежением: он отсутствует целую неделю и до сих пор не написал ей ни слова. После возвращения Г. она намерена выдвинуть ему ультиматум, ибо убедилась, что ему свойственна необязательность, о которой она прежде не подозревала. Она боится, что эта черта может угрожать упорядоченности их семейной жизни, а это ее ни в коей мере не устраивает. Пересказывая содержание письма, я не злоупотребил ее доверием, поскольку оно пришло незапечатанным и сопровождалось припиской, что М. X. следует тоже ознакомиться с его содержанием, чтобы он мог понять: служебные обязанности, возложенные им на Г., подорвали надежды последнего на будущее семейное счастье.
Мне доставили также данные о центрах Братства во Франции, которые М. X. запросил еще до отъезда. Там есть и сведения о частных капиталовложениях его членов, использовавшихся Братством в своей деятельности. Я отправил эти сведения телеграфом. Надеюсь, что он успел получить их до отъезда. Чтобы подстраховаться на тот случай, если телеграмма в Страсбург не застала его, я отправил копию, чтобы он смог получить ее в Меце.
Скоро я должен уйти в больницу. Эдмунд Саттон вызвался остаться в квартире на все утро, хотя обычно в это время он занимается своими собственными делами. Он уходит в одежде старьевщика, а возвращается через несколько часов в образе моряка. Я поражен способностью этого человека к перевоплощению: даже я не сразу узнаю его, хотя мы знакомы уже несколько лет. Будучи осведомлен о моих обстоятельствах, он готов пожертвовать своим личным временем, чтобы дать мне возможность подольше побыть с матерью. Пусть кто угодно говорит, что актерам неведомо сострадание; я за последние дни убедился в обратном. Я и не представлял себе, сколь глубоко он сочувствует несчастным, подобным моей матери.
Надеюсь в скором времени получить из Германии очередное известие от М. X. Эти задержки и неизвестность… их чертовски трудно переносить.
Глава 25
К полудню начался дождь. Он лил сплошной стеной, и день сразу померк, весь мир утратил свое многоцветье; за окнами, залитыми водой, мелькали бесформенные предметы цвета сепии. Скорость поезда упала вдвое, и прожектор на локомотиве не столько предупреждал встречных о приближении поезда, сколько освещал путь. Хотя холмы в этой области были не слишком крутыми, тем не менее при такой погоде здесь порой происходили оползни, преграждавшие путь. Поэтому машинист не хотел рисковать. Он не знал, что из-за этой разумной предосторожности я посылал ему в душе самые искренние проклятия.
– Как этот трусливый мерзавец смеет так задерживать нас? – разбушевался Макмиллан, в пятый раз в течение часа взглянув на часы. От скуки он выпил куда больше бренди, чем позволяло благоразумие, и стал сварливым. Он поминутно протирал запотевшее стекло, но открывавшиеся смутные пейзажи не доставляли ему удовольствия. – Мы опоздаем на пересадку в Льеж, и что нам тогда делать?
– Машинист должен думать о безопасности пассажиров, – огрызнулся я куда резче, чем это подобало слуге.
– Не грубите, Джеффрис, – предупредил Макмиллан. – Не забывайте: я могу уволить вас, если ваше поведение мне не понравится. А такие замечания мне не нравятся. – Он откинулся на спинку дивана. – Хоть бы этот проклятый дождь прекратился. Мы смогли бы хоть отчасти наверстать опоздание.
– Конечно, могли бы, – подтвердил я самым льстивым тоном, на который только был способен. – Но в любом случае мы попадем в Мец не позже полуночи.
К этому моменту я понял, что тревога обострялась всякий раз, когда я прибавлял приставку «фон» к названию города, к которому мы стремились, и вспоминал о том, что эта местность непрерывно переходила от Франции к Германии и обратно в течение целого тысячелетия. Фон Метц был, несомненно, немцем, а местность, чье название он избрал в качестве своего имени, так же несомненно, являлась теперь частью Франции. Это обстоятельство лишало меня последних остатков спокойствия.