Встал я, самому хочется на улицу, поближе к товарищам, а уйти не могу, вдруг здесь враги закопошатся…
Шаркает, слышу, старуха в коридорчике, туда и сюда, туда и сюда… Думаю: чего это она разбегалась?
– Иван Николаевич, вы спите? – спрашивает она меня из–за двери.
– Проснулся, Александра Евгеньевна, – отвечаю.
– Что–то холодно, – говорит она из коридорчика.
Ага, думаю, пробрало, то–то она разбегалась, согревается…
– Неужто холодно? – говорю. – А я и не замечаю.
– У вас кровь молодая, – говорит она. – Не принесете ли дров, Иван Николаевич?
А надо сказать, что дрова находились на моем попечении. Я их заготовлял, я их берег, и даже ключ от подвала держал у себя в кармане.
– Зачем запирать? – говорит мне как–то старуха. – Мы с вами в доме одни.
– А для порядка, – объяснил я, – чтобы крысы туда не забежали.
Спокойнее как–то мне было, что подвал заперт и ключ у меня находится. А то заберется туда кто–нибудь, – была у меня такая мысль, – да еще пристукнет, когда пойдешь за дровами.
Сунул револьвер в карман, – я никогда оружия без себя в комнате не оставляю, – затянул ремень, обдернул гимнастерку, выхожу.
– Отчего не принести дровишек, – говорю, – благо они у нас не по ордеру выдаются.
Иду к парадной двери, старуха около меня семенит.
– Вы охапочки две дайте мне, Иван Николаевич, – просит она.
– Что ж, – говорю, – можно.
Спускаюсь вниз по лесенке, отпираю дверь, захожу в подвал, набираю охапку дров, и вдруг дверь хлоп – и закрылась. Я к двери, надавил, а там, снаружи, слышу – задвижка щелкает.
– Попался, Ваня, к ведьме в лапы, – говорю я сам себе.
В подвале темно, ничего не видно. Нашел ощупью дрова, присел на них около стенки, думаю – что делать? Стрелять в дверь? Замок такой, что никакими пулями не пробьешь, да и пули поберечь надо. Вступить в переговоры? Черта с два договоришься с этими гадами, да и переговариваться не с кем… Аховое твое положение, Ваня, думаю. Но волноваться себе не позволяю. Хватит, думаю, погорячился уже раз, толку от этого мало.
Немного прошло времени, по–моему, слышу – шаги над головой, голоса смутно доносятся и будто двигают вверху что–то тяжелое, грузное. Вдруг сразу стихло все, еле–еле какие–то звуки доносятся. Сообразил я: ход в подвал сверху задвинули или заставили чем–то. Вступишь тут в переговоры…
Темно и невесело. Задохнешься еще, думаю. Но дышать легко. Вспомнил я тут, как старуха рассказывала мне, что в погребах для хранения вин обязательно вентиляция устраивается, да и раньше об этом слышал… И точно – будто откуда–то свежим воздухом потянуло. Значит, есть здесь какие–то отверстия. Куда же они выходят? На улицу, конечно. Но старуха рассказывала, что в подвале всегда должна быть ровная температура и поэтому затейливо и хитро эти ходы для воздуха устроены. Однако раз отдушины на улицу выходят, думаю, поищем их…
Ясно, что отдушины в подвалах всегда под потолком делаются, а мне до потолка рукой не дотянуться. Сложил я дрова вдоль одной стены ступенькой, встал на них, ощупываю стену… На словах–то это просто получается… Правильно говорится: скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Ползаю я по стене, мгла кромешная, руками пыль обтираю… Нашел одну отдушину. Отлично, думаю, поползем дальше. Сложил я на полу два полешка крест–накрест в том месте, где наверху отдушина, и дальше руками шарю. Обследовал одну стену – нет больше в ней отдушин. Переложил дрова вдоль другой стены. Еще нашел отдушину. Устал, присел ненадолго, передохнул и вдоль третьей стены заползал… Короче говоря, нашел три отдушины: в той стене, где дверь, никакого отверстия не оказалось.
Присел я у двери, вспоминаю расположение дома… Дверь, вспоминаю, стоит прямо к улице, стена напротив – обращена ко двору, левая – в сторону парадного крыльца, правая… Правая–то и есть та сторона, куда окно из моей комнаты выходит, – палисадник, значит, направо. Ну, думаю, была не была, ничего другого делать не остается…
Пошел я от двери до правого угла, оттуда ощупью вдоль стены до сложенных накрест полешек, сложил в этом месте дрова поплотнее, взобрался на них, беру в руки полено и начинаю выстукивать по краю отдушины:
«Виктор… Виктор…»
Рука затекает… Будь ты проклято все на свете, думаю. Досада сердце щемит: а что если вся эта работа впустую? Время идет… Медленно ли, быстро – я этого понять не могу. Рука немеет… Но ведь вся моя надежда только в том случае и может осуществиться, если я ни на секунду не прерву свое постукиванье… Над головой какие–то звуки, чудятся мне какие–то голоса… «Терпи, Ваня», – говорю я себе и постукиваю: