Это был момент, которого я не забуду всю жизнь. (Рис. 2). Было жутко. Дух захватывало. А сердце ныло так сладко и так приятно. Шутка ли сказать: я лечу по воздуху!
Но это был один только момент. Подняться высоко шмелю не удалось вместе со мной. Ему было тяжело и потому его тянуло книзу. Под окном у нас был разбит цветник и шмель опустился на первый попавшийся лист георгины.
Осмотревшись с него, он увидел поблизости головку красного клевера в полном цвету, перелетел на нее и стал жадно сосать сладкий сок из трубочек его цветов. Видимо, за ночь он сильно проголодался.
Я знал хорошо этот сладкий сок. Мы часто лакомились им, — обрывали цветки и высасывали сок из них. Шмель, оказывается, делал тоже самое, но делал это иначе. Его длинный и тонкий язык действовал как трубочка или соломинка. Он запускал его на самое дно цветка и высасывал оттуда весь сок насухо. Затем его длинный язык быстро погружался в новый цветок и так же быстро опустошал его.
Чтобы лучше рассмотреть, как это он делает, я слез с него и уселся на головке клевера. Это удалось мне не сразу. Мои ноги провалились в трубчатые цветы, точно в штанишки, и я остался в таком положении, не то стоя, не то сидя. Но когда я вытаскивал из цветка ногу, она была совершенно суха. Очевидно, она не касалась меда, который был скрыт на дне гораздо глубже. Его мог доставать только один шмель своим длинным хоботом.
Мало-помалу, шмель стал более вялым. Он не так быстро действовал своим языком и не так жадно сосал лакомый сок. Должно быть, он хорошо насосался.
Я боялся, что он улетит без меня. Тогда бы мне не удалось проследить за ним далее. А потому я поспешил опять залезть к нему на спину. Конечно, это потревожило его и он взмахнул крыльями и опять поднялся на воздух.
С трудом перелетая с ветки на ветку, он скоро опустился на землю возле забора, прошел несколько шагов пешком и на минуту остановился у какой-то дыры, а потом смело полез в нее.
Я очень тесно прижался к его спине, но, увы, не мог пролезть вместе с ним, потому что отверстие сделано было для одного шмеля, а для нас двоих оно было тесно. Я спрыгнул на землю, а шмель сейчас же нырнул в дыру и скрылся из моих глаз.
Некоторое время я колебался: отправиться мне туда же под землю, или нет? Но потом подумал: «не съедят же меня там шмели», — и погрузился в ту же дыру.
Да, надо сознаться: жутко мне было на первых порах! Кругом темно, не видно ни зги, сыро и тихо, как в могиле. Сначала я почувствовал, что ноги мои нащупали что-то твердое. Затем я почуял, что пахнет медом, и запах этот какой-то особый, пряный, не то сладкий, не то цветочный, смешанный из разных ароматов.
Наконец, я постепенно огляделся и стал различать окружающую обстановку. Отверстие, в которое мы влезли, пропускало достаточно света. Да кроме того, свет проникал кое-где в щели потолка, сделанного из травы и листьев. Оглядевшись, я скоро понял, что очутился в шмелином гнезде. Даже мне самому не верилось: в настоящем шмелином гнезде! (Рис. 3).
Внутри большой ямы, около пяти дюймов шириной, лежал бесформенный клубок. Он весь состоял из больших бочковидных ячеек. Все они примыкали плотно друг к другу и сливались в один большой ком неправильной формы. Ближайший ко мне шмель расположился возле одной из открытых ячеек и что-то делал над ней. Должно быть, это был тот самый, на котором я приехал сюда.
Я присмотрелся внимательнее и понял все. Он отрыгал изо рта тот сладкий сок, которого только что насосался на клевере, и отрыгал его прямо в ячейку. Точь-в-точь, будто он густой сироп складывает в банку, но действует при этом не ложечкой, а прямо ртом! Я вспомнил, что читывал это о пчелах. Но мне и во сне не снилось, что когда-нибудь удастся видеть наглядно собственными глазами, как это делается. Отрыгает, словно жвачку, и получается мед! Нельзя сказать, чтоб это было изящно и очень красиво. Но я говорю только сущую правду, а правду всегда нужно знать и глядеть ей прямо в глаза.
Признаюсь, когда я насмотрелся на эту шмелиную работу, мне совсем не хотелось попробовать меда.
Тут в гнезде было еще несколько шмелей. Одни также отрыгали свой сок из желудка в ячейку, другие надстраивали неоконченные ячейки, а третьи возились возле пустых ячеек, из которых торчало что-то белое.
— Ага, — смекнул я, — да ведь это их личинки! Лежат они недвижимо в своих ячейках, а трудолюбивые матери откармливают их медом да цветочной пылью, которую они нарочно носят сюда на прокорм детвы.