Клеон почувствовал усталость. Он присел на землю возле Льва и стал думать, рассеянно глядя сквозь кусты буксуса на окружающие поля.
Становилось все светлее. Вдали, под стеной какого-то сада, виднелись темные силуэты мулов и лошадей, щипавших траву. Между ними и лагерем белело несколько полотняных палаток. «Какие-нибудь переселенцы, – решил Клеон. – Скажу, что я иду к ним. Не возвращаться же на пиратский корабль!» Он вспомнил свирепую гримасу Церулея, угрозу: «Если ты или твой пес задумаете против меня что-нибудь злое…» Вспомнил расправу с искалеченными гребцами… и зябко повел плечами Нет, надо пробраться на гору во что бы то ни стало!
«А вдруг часовые спросят, что нужно мне на той стоянке?… Что я им отвечу? Лучше поменьше врать, а то вовсе запутаешься. Опишу им вчерашнюю бурю. Скажу, что корабль наш потонул и все мои родные погибли», – решил было Клеон… И тут же испугался: а что, если его слова навлекут несчастье и отец с матерью умрут? «Нет, лучше скажу всю правду… не всю, а только про пиратов».
Приняв беззаботный вид, Клеон вышел из кустов. Солнце еще не показалось из за горы, но его свет уже мягко разливался вокруг. Нагрудные панцири часовых слабо поблескивали. Щиты, копья и короткие мечи придавали воинам грозный вид.
– Стой! – окликнул мальчика часовой. – Кто ты и куда идешь?
Клеон остановился. Лев, уловив угрозу в голосе легионера, зарычал. Чтобы успокоить собаку, Клеон опустил руку на ее голову.
– Я Клеон, сын Клиния. Я из Сицилии и иду… в Нолу! – неожиданно для себя вспомнил он название города, которое слышал вчера во время допроса пленника.
– Что же ты бродишь по ночам и зачем прятался в кустарнике?
– Я не прятался, – сказал Клеон. – Я иду оттуда, с берега. Там вчера корабль пиратов чуть не потерпел крушение… Ночью я убежал и теперь иду в Нолу к одному богатому римлянину. Пираты похитили его дочь, а я видел, где они ее спрятали, и хочу ему рассказать. Пусть он ее освободит, а пиратов накажет. Их легко изловить, потому что они будут долго чинить свой корабль… после… вчерашней бури… – Последние слова Клеон почти проглотил, смущенный насмешливой улыбкой часового.
– Хитро придумано, Квинт! – сказал – второй легионер, переглянувшись с первым.
– Он идет из Сицилии в Нолу! – засмеялся третий, подходя к ним.
– Да-а, – покрутил головой четвертый. – Видать, пройдоха, даром что усов еще ни разу не брил.
– Постереги-ка, пока я доложу центуриону,[33] – обратился Квинт к товарищу. – Вздумает бежать, пригвозди копьем.
Часовые четвертой стражи, последней смены ночного караула, скучали, особенно те, что стояли у задних ворот. Если бы воины Спартака вздумали спуститься с горы, об этом оповестили бы лагерь часовые у главных ворот, выходящих на дорогу к вершине. Там надо глядеть в оба. А здесь… Что может случиться здесь? Еще глубокой ночью – другое дело. Можно иногда поймать какого-нибудь бродягу, пробирающегося в стан бунтовщиков… Но невыносимо однообразно текут часы стражи на рассвете, когда хорошо видны окрестные холмы и тропинки. Появление Клеона развлекло часовых. Радуясь возможности позубоскалить, они окружили мальчика и собаку.
– А не лазутчик ли это бунтовщиков? – высказал предположение один.
– О-о? – притворно удивился другой. – Разве он умеет летать?… Эй, мальчик, у тебя нет крыльев?
– Без крыльев с горы спуститься невозможно, – согласился третий. – Клодий запер все проходы. Теперь мимо нас не проскочит и горный козел.
– А может быть, этот малый колдун? – сказал четвертый. – Не мог ли он пройти мимо наших постов невидимкой? А теперь на заре чары кончились… Не хотел бы я быть его стражем!
Тот, кому было поручено стеречь Клеона, встревожился и, размахивая копьем, подскочил к мальчику. Лев зарычал и рванулся навстречу легионеру. Клеон бросился наперерез собаке. Часовой под хохот товарищей поспешно отступил.
– Держи своего пса! сердито крикнул он. – А не то я всажу копье ему в глотку!
– А ты лучше держи свое копье в покое! – ответил молчавший до этого Клеон. Собаки не любят, когда перед их носом размахивают копьями.
– Вот еще! – проворчал часовой. – Буду я угождать каждой собаке! – Однако он опустил копье и остановился на почтительном расстоянии, не обращая внимания на шутки товарищей.
Не слушал их и Клеон. Он ждал появления центуриона. Может быть, начальник сотни решит, что такой молодой пастух и такая умная собака не опасны для римского войска? Может быть, он отпустит их?
Тучи на вершине Везувия светлели и курились, как дым.
В воротах показались центурион и Квинт. Часовые подтянулись. Клеон уставился на бляхи, украшавшие длинную, почти до колен, кольчугу начальника сотни. Клеон никогда еще не видел так близко римского центуриона, но слыхал, что бляхи эти – боевые награды, и с почтительным удивлением стал их пересчитывать. Центурион прищурился, похлопывая себя по ноге кривой тростью, которую каждый начальник центурии был обязан носить как условный знак власти.
– Так ты думаешь, этот мальчишка пробирается к бунтовщикам? – спросил он Квинта.
Собираясь возразить, Клеон перевел глаза с груди центуриона на его лицо и почувствовал разочарование и одновременно прилив храбрости – такое оно было простое, заспанное, с морщинками вокруг глаз и на лбу. Но только что мальчик собрался снова рассказать историю о пленной римлянке, ее отце и пиратах, как послышался звук трубы, и лицо центуриона мигом утратило сонное выражение и помолодело. Клеон от удивления так и застыл с открытым ртом.
Часовые тоже преобразились и, четко отбивая шаг, прошли мимо начальника.
– За мной, мальчик! – приказал центурион, входя в ворота. Клеон и Лев пошли за ним. Оглянувшись, центурион остановился.
– Собаку оставь здесь.
– Нельзя, – покачал головой Клеон. – Легионеры будут его дразнить, и Лев их покусает. А со мной он будет смирный, как овечка.
Центурион улыбнулся. Может быть, ему вспомнилось собственное детство, когда он пас отцовское стадо и так же дружил со своей собакой.
– Так и быть, – кивнул он. – Веди в лагерь свою «овечку».
Глава 8. В римском лагере
Едва умолк сигнал к смене стражи, трубач заиграл «сбор».
– На сходку!.. Военная сходка!..
Оставляя начатые дела, легионеры бросились к преториуму. Через минуту улицы и переулки между палатками заполнил поток бегущих людей, словно в лагерь хлынула разлившаяся река. Выкатившееся из-за горы солнце заискрилось металлическим блеском на оружии и нагрудниках воинов. У Клеона зарябило в глазах. Он зажмурился. Лев же угрожающе обнажил клыки при виде такого множества дротиков и копий, которые он принимал за палки.
Широкая преторская улица делила лагерь на две неравные части: в той, которая была больше, теснились кожаные палатки легионеров, а в меньшей белели палатки полководца, его личной охраны и военачальников. Здесь было гораздо просторнее, чем в остальной части лагеря: перед преториумом – возвышением, на котором стояла палатка вождя, – расстилалась довольно большая площадь, принципиум; здесь хранились знамена легионов, здесь стоял жертвенник, на котором совершались богослужения и гадания об исходе предстоящих сражений. Здесь же с ораторской трибуны полководец говорил со своими солдатами.
Опоясавшись мечом, центурион поспешил на принципиум. Клеону он приказал никуда от его палатки не уходить. Но мальчик скоро соскучился в одиночестве и, шепнув Льву: «Тихо!» – двинулся в ту сторону, куда ушли все. Вот из-за спин воинов он увидел ораторскую трибуну, на которой стоял полный смуглый человек в золоченой кольчуге и пурпурном плаще.