– Мать господина, наверное, от горя тоже умерла? – робко спросил Клеон.
– Не-ет, – покачал головой возница. – Она, говорят, была твердого характера. Но, чтобы не видеть тех, кто напоминал ей о смерти сына, она продала отца и нас с ним… Отец рассказывал, что с ней горевал весь народ. Сенат запретил оплакивать убитых, но народ освятил те места, где погибли Гракхи, и многие каждый день приносили им жертвы, словно богам… Вот эти мильные столбы, – прервал он свою речь, указывая на покрытый надписями столб, под которым стояла полукруглая скамья для пешеходов, – поставлены Гракхом, и те, кто садится здесь отдохнуть, вспоминают братьев, которые отдали жизнь за счастье для бедняков. Это получше роскошных усыпальниц! Так-то, мальчик…
Возница задумался. Притихли и рабы в петорите. Почувствовав, что вожжи отпущены, кони замедлили бег.
Не подозревая, какие разговоры велись в петорите, Хризостом спокойно сидел против Луция. Колеса рэды стучали по широким плитам. Мильные столбы и памятники уплывали назад. Утренний ветер раздувал пурпурные занавески. Вдруг домоправитель высунулся из окошечка и замахал руками:
– Кыш, проклятый!.. Кыш!.. О, господи!.. Какое дурное предзнаменование! – Он указал на ворона, который важно сидел на гробнице, заблаговременно приготовленной для себя Гнеем Станиеном.
– Что за суеверие! – усмехнулся Луций. – Клянусь Меркурием, ты способен из-за встречи с вороном ослушаться отца и вернуться назад!
Хризостом укоризненно покачал головой:
– Предзнаменования, господин, посылают нам боги. Нельзя пренебрегать ими. Когда-то я научил тебя разбираться в приметах, но афинские философы отравили твой ум, и ты стал презирать мою науку… – Нежно, словно старая нянька, домоправитель взял руки Луция в свои: – Господин мой, ты единственная радость моей никому не нужной жизни! Как же не беспокоиться мне, если я вижу дурную примету, да еще в такое время, когда во всех римских лавках толкуют о восстании гладиаторов? Говорят, они уже собрали целое войско и разбили не только когорту кампанцев, но и легион претора Клодия… А мы едем в Кампанию, где засели эти разбойники!
– Успокойся! – ласково сказал юноша. – Мало ли что болтает чернь! Римские легионы справлялись и с более страшным врагом.
– Ты молод и, конечно, не можешь помнить, – возразил Хризостом, – но еще не прошло и тридцати лет с тех пор, как сицилийские рабы угрожали римским орлам.[82]
Луций вспыхнул:
– Не отравляй мне поездку, а то я отошлю тебя обратно пешком! Не мужчина, а какая-то префика!
Хризостом обиделся: Луций, любимый Луций, назвал его наемной плакальщицей, которых берут для рыданий над покойниками! Это унизительно! Да еще пригрозил отослать его домой пешком, словно последнего раба… Хризостом умолк и не проронил ни слова до тех пор, пока не услышал:
– Ариция!
В Ариции сделали привал. Обед в харчевне развлек Луция. Ему нравилось есть простые кушанья в обществе странствующих торговцев и ремесленников. Крепкие остроты простонародья, крики погонщиков, доносившиеся с дороги, грубая пища и неуклюжая глиняная посуда (творение местных гончаров) – все решительно, даже запах навоза, пота и чеснока, доставляло Луцию удовольствие необычайного приключения.
Рабы расположились во дворе харчевни вокруг колодца. Клеон по-братски разделил со Львом пресную лепешку и полбяную кашу, но и сам он и собака остались голодными. О себе Клеон не беспокоился, но тревожился, как бы у Льва, которому приходилось бежать за повозкой, не иссякли силы. Расстроенный Хризостом забыл распорядиться, чтобы собаку накормили. И как же был растроган и удивлен мальчик, когда слуга принес Льву полную миску объедков!
– Да пошлют тебе боги свободу! – сказал он, принимая из рук слуги миску и ставя ее перед Львом.
– Поди пожелай свободы своему господину, – усмехнулся слуга, – я принес это по его приказу.
От неожиданности Клеон чуть не поперхнулся кислым вином, которым запивал обед. Значит, сын толстяка добр?… Может быть, он, подобно Гракхам, готов пожертвовать жизнью ради блага простого народа?
– Я не знал, что он так добр, – пробормотал мальчик.
– Может, добр, а может, просто расчетлив, – рассудительно ответил слуга. – Каждому свое добро жалко. Ведь пес небось денег стоит.
«Правда, – подумал Клеон: – мальчиков, как я, сколько угодно найдешь, а другой такой собаки не сыщешь, хоть весь мир обойди».
Слуга не торопился уходить.
– Что-то я будто не видел тебя раньше среди рабов Станиена, – сказал он, разглядывая мальчика. – В первый раз на виллу едешь, что ли?
– Меня только вчера купили… – Клеон вздохнул и оглянулся. Заметив, что на них никто не смотрит, он стремительно поднялся и шепотом спросил: – Не знаешь ли, чем кончился бой у Везувия?
Слуга удивленно взглянул на Клеона:
– Вон ты какой!.. Уж не в отряде ли гладиаторов побывал?
– Нет, но я в это время был… возле Везувия, – торопливо сказал Клеон. – Не слыхал ли ты, кто победил – Спартак или легионеры?
– Эй, Кребрик! – окликнула раба хозяйка харчевни. – Я, что ли, за тебя буду подавать гостям?… Тика разрывается одна, а он преспокойно болтает!
– Иду, иду, хозяйка!.. Я ждал, пока достопочтенный пес освободит миску… Брось кости на землю, – приказал он Клеону, – а миску дай мне. – Принимая миску из рук мальчика, он, как показалось Клеону, шепнул: – Победил Спартак. – Но Клеон не был уверен, что не ослышался.
Пообедав и сменив лошадей, двинулись дальше. За стенами города рэду Луция осадила толпа оборванцев. Они бежали за рэдой, бранясь и требуя подаяния. Луций задернул занавеску. Не в первый раз проезжал он здесь и всегда встречал в этом месте нищих, но никогда не вели они себя так дерзко, никогда их не было так много.
Хризостом взволновался: начинается!.. Он швырнул на дорогу горсть мелких монет. В толпе завязалась драка. Возница пустил лошадей вскачь. Вслед рэде Луция полетели проклятия за скудную подачку.
– Как знать, что ждет нас на вилле… – вздохнул Хризостом, с беспокойством глядя на своего любимца. – Может быть, все-таки лучше вернуться?
– Я вижу, тебе не дает покоя ворон? – насмешливо спросил Луций.
– Забота о тебе не дает мне покоя, господин, – возразил Хризостом. – Я уверен, что такими наглыми делает этих нищих близость бунтовщиков.
Грустный, полный достоинства тон Хризостома пристыдил Луция:
– Не обижайся, старик! – Он примирительно потрепал домоправителя по колену. – Я знаю, что ты ко мне привязан, поэтому и хочешь, чтобы я верил каждой басне, которой тешится плебс на форуме.
Тяжело вздохнув, Хризостом приподнял занавеску. Повозки быстро катились. Сзади лаял Лев. Какая-то вечерняя птица попискивала в кустах за огородами…
– Успеем ли мы засветло доехать? – беспокоился Хризостом. – Камыши Помптинских болот и в обычное время полны всякого сброда, а теперь… – Он высунул голову в окошечко: – Погоняй скорее!.. Чтобы до темноты быть у переправы.
Глава 12. Помптинские болота[83]
Солнце село, прежде чем путешественники остановились на берегу канала, пересекавшего Помптинские болота. К радости Хризостома, паром еще не успел отвалить. Паромщик переругивался с пассажирами, собирая плату за проезд. Рабы Станиена сняли кладь с повозок: рэду и петориты оставляли здесь. В конце канала, за храмом богини Феронии,[84] начинался подъем, доступный только пешеходам да мулам и верховым лошадям.