«Когда-нибудь его дела откроются, и опять я буду виноват: зачем не сказал, что он вор. А как этакое расскажешь? Кто поверит? Чтобы оправдаться, он станет обвинять меня, и все поверят ему, а не мне. Кто тогда вступится за меня?… Если Пан сегодня не услышал моей молитвы и не наслал на него волков, значит, мне следует молчать и делать вид, будто это дикие звери таскают ягнят. Так уж, видно, судьбой мне предназначено – терпеть ругань и поношения… Но неужели я должен оболгать Клеона и Льва? А что, если из-за меня сицилийца забьют до смерти?… Нет! Пусть на земле я один, пусть нет никого, кто за меня вступился бы, сами боги бессмертные защитят меня, если я стану на защиту невинного. Уж если обязательно надо кого оговорить, так лучше я навру на Льва. Все равно Мардоний думает, что он убит… Только как бы сделать, чтобы Льва не увидел тот раб, которого он пришлет мне на смену?»
Долговязый прижал кулак ко лбу, словно выдавливая из головы мысли. Думать он не привык. Все же через некоторое время кое-что придумал. Надеясь, что Лев поймет его, как понимал Клеона, Долговязый отправился в шалаш и стал объяснять ему свой план. Понял его Лев или нет, Долговязый не знал, но пес лежал смирно, когда Долговязый, все на том же куске холста, вытащил его из шалаша и поволок в лес.
– Конечно, будет заметно, что тут кого-то тащили, – сообщал он Льву по дороге, – но я потом расправлю кусты и траву.
И Лев тихо взвизгивал, будто соглашался с ним (во всяком случае, так казалось Долговязому). Подтащив Льва к зарослям ежевики, где Клеон когда-то нашел пропавшую овцу, Долговязый нарвал травы и сделал для собаки подстилку. Сначала он хотел забрать холст, но потом подумал, что не следует держать его в шалаше, так как он запачкан кровью. Долговязый постлал холст поверх травы и уложил на него Льва. Потом, присев возле собаки на корточки и подражая Клеону, Долговязый сказал:
– Слушай, Лев: ты будешь лежать здесь, пока за тобой не придут Клеон или Береника… Такая красивая девушка… Береника… Знаешь?
Уловив в голосе рыжего пастуха вопрос и услышав вдобавок имя своего хозяина, Лев поднял ухо и внимательно посмотрел на говорившего. Долговязый решил, что Лев его понимает.
– Ты молодец, Лев, я всегда это говорил. Так запомни: Клеон или Береника. Ты не должен без них отсюда уходить. Иначе Клеон тебя не найдет, и ты, чего доброго, попадешь в лапы Мардония. – Лев зарычал, и Долговязый ударил себя по колену: – Вижу, что понимаешь… Не бойся: ждать не очень долго. В эту же ночь за тобой придут. Понимаешь?… А чтобы тебе не было голодно, мошенник сам привез для тебя еду. Ну-ка, давай посмотрим, что тут такое! – Он развернул сверток Мардония: – Ого!.. Жареная лопатка барашка!.. Ах, пират!.. Это он нарочно подсунул, чтобы против меня улика была, если я ему не угожу. А мы с тобой, Лев, не такие дураки, чтобы разбрасывать кости по пастбищу. Съедим и мясо и косточки до последней крошки. Да?
Лев понюхал жаркое и облизнулся.
– Нравится? – обрадовался Долговязый. – Ну, ешь. Ешь все, – великодушно предложил он, – я отказываюсь от своей части.
И Лев съел все.
А Долговязый смеялся, глядя, как перемалывает он косточки крепкими зубами:
– Вот взбесился бы Мардоний, если бы узнал!
Глава 11. У перевала
Александр во всю прыть мчался к кузнице Германика. Дорожная пыль под его ногами была мягка, как ковер, но, вздымаясь, забиралась в нос и заставляла то и дело чихать. Время от времени мальчик поглядывал на небо: солнце приближалось к зениту, и он боялся, что не успеет до заката добраться к отцу. Только бы не опоздать!.. А что отец защитит Клеона, в этом он не сомневался.
«Я бы вдвое скорей добежал, если б не чихал, – думал он. – Вот уж никогда и в мыслях у меня не было, что придется состязаться в беге с конями самого Феба[101]… О, путь указывающий Гермес, уменьши пыль на дороге! Ты хозяин всех дорог!.. Что тебе стоит исполнить мою просьбу?»
Но Гермес не внял молитве Александра: пыль по-прежнему окутывала его, словно завеса. А после полудня мальчика нагнали деревенские повозки, в которых среди узлов сидели женщины и дети, и тут из-под колес поднялась такая туча пыли, что мальчик остановился, кашляя. Женщина, ехавшая последней, придержала осла:
– Садись, подвезу до перекрестка.
– А мне как раз туда и надо! – Не заставляя повторять приглашение, Александр забрался на повозку и состроил гримасу сидящим в ней малышам.
Дети залились смехом.
– Им все весело, – сказала женщина. – Не понимают, что не для забавы едут в чужие места. – Она ткнула хворостиной навострившего уши ослика: – Ну, ты!.. Тебе только бы слушать, о чем люди говорят. Беги, знай! – Некоторое время она молча погоняла осла, потом снова обернулась к Александру: – Не убегаешь ли и ты от войны?
– От какой войны?
– Разве ты не знаешь, что уже два дня возле нашей деревни рабы сражаются с легионами Публия Вариния? Ты не здешний, что ли?
– Здешний. Я из дома Гнея Станиена, сенатора.
– А-а, знаю… – Женщина вздохнула. – Много зла твой господин причинил нашей деревне…
– А ты Спартака видела? – прервал ее Александр.
– И на вилле Станиена знают это имя? – повернулась к нему женщина.
– Еще бы! Я сам пойду сражаться в его армию! – гордо сказал Александр.
Женщина с любопытством его оглядела:
– И ты туда же? Кому ты, такой, нужен?
– Ты бы посмотрела, как я из лука стреляю!
– Муж мой тоже ушел к Спартаку, потому что, говорят, Спартак добр и делит военную добычу поровну между всеми.
– Так зачем же ты увозишь детей?
– А чем мне их кормить? Поля да огороды солдаты вытоптали. Вот и везу детей к сестре в город, она замужем там за брадобреем. – Женщина скорбно покачала головой и отвернулась. – Опять зазевался? Я тебе!.. – Она взмахнула хворостиной, и осел побежал быстрее. – Вон уж и кузница видна.
Растянувшись на горной тропинке, с перевала двигалась к кузнице вереница людей, ведущих на поводу нагруженных мулов. Впереди этого каравана ехал на осле человек в темном хитоне.
– Что за люди там спускаются? – спросила женщина, останавливая осла.
– Наверное, наш домоправитель. Вон для него и петорита стоит. Теперь я уж все равно, что на месте. Да помогут тебе боги благополучно добраться и найти изобилие в доме твоей сестры.
Раннее возвращение Хризостома спутало все планы Александра. Что с перевала спускается именно он, не подлежало сомнению. Теперь невозможно взять лошадь. Как же быть? Подождать, пока Хризостом подъедет к кузнице, и попросить у него осла?… Это долго. Да и опасно домоправителя обманывать. Ему не скажешь, что вилика послала его со спешным поручением, а лошади не дала. Хризостом может потребовать от вилика отчета, и тогда выяснится, что Александр солгал; а за ложь полагаются плети.
Вон чернеют на песке у кузницы тени двух всадников. Попросить лошадь у них?… Но они, кажется, не собираются здесь задерживаться, иначе слезли бы с коней. Не стоит и время тратить на разговор с ними. Он подбежал к рабу Станиенов, который, лежа в петорите, глядел, как паслись выпряженные лошади.
– Эй, Кастик, вилика (для пущей важности Александр назвал мать должностным именем) посылает меня к отцу и велела взять у тебя одну лошадь.
– А я что же – на себе повезу домоправителя? Вон он уже спускается с перевала.
– Конечно, теперь нельзя, – согласился Александр. – А не знаешь ли, у кого бы здесь раздобыть коня?
– Попроси у Германика. Недавно он купил себе клячу. Александр побежал в кузницу. Один из помощников Германика стоял у мехов, раздувая в топке огонь; другой нагревал брусок; третий, зажав щипцами, поворачивал раскаленный брусок на наковальне, а сам Германик, рассыпая при каждом ударе искры, бил молотом так ловко, что железный брусок под его ударами превращался в топор.
101
Феб (Аполлон) – бог солнца, покровитель искусств; ежедневно совершал по небу прогулку в колеснице, запряженной золотыми конями. Римляне и греки чтили его под одним именем.