Скрипели снасти. Выл ветер. Грохотало море. За воем и громом не слышно было приказаний Церулея, и матросы больше по догадке то натягивали, то отпускали канаты паруса.
Клеон чувствовал зависть к этим людям. Пусть рвущиеся из рук снасти обдирают в кровь их ладони – они не замечают боли, не чувствуют страха, они думают только о спасении судна. А Клеону так страшно стоять, ничего не делая! Впервые в жизни он понял, как тяжело в минуты общей опасности оставаться праздным.
Чтобы побороть страх, надо было что-то делать, и Клеон обратился с мольбой к богам:
«Боги бессмертные! Простите меня за то, что я упрекал вас в жадности. Мало ли что сболтнет язык… Неужели из-за моих глупых слов погибнет столько людей?… И Лев?! Разве его преданность не заслуживает награды?… О Посейдон,[14] владыка морей, выведи нас из пучины! За это я принесу тебе в жертву свою первую бороду.[15] Пусть поразит меня Зевс Громовержец, если я тебя обману!»
Некоторое время корабль продолжал идти на северо-запад. Улучив минуту, когда ветер несколько стих, кормчий взмахом руки указал на восток, и Церулей выкрикнул какое-то приказание. Матросы начали поспешно отпускать якорные канаты. Кормчий и Гликон налегли на кормила. Жилы на их лбах вздулись. Одно кормило с треском сломалось. Паруса бешено захлопали. Лев захлебнулся лаем. Судно со стоном повалилось на бок. Сейчас оно перевернется!.. Клеон схватил конец пояса, чтобы освободить Льва, если придется броситься в воду. Но миопарона уже успела повернуться и медленно выпрямлялась. Ветер насел на корму. Парус выпятился вперед…
Миопарона полетела к италийским берегам.
Клеон слышал много рассказов о кораблекрушениях в Тирренском море. Он вырос на побережье, среди рыбаков, и понимал, что в эту бурю их спасал только узкий корпус миопароны, нырявшей в волнах словно дельфин. Но все же невозможно было следить без страха за тем, как стремительно приближается берег. А когда Клеон заметил, что кормчий и Церулей ведут корабль прямо на скалы, он сжался от ужаса и зажмурился. Неужели они надеются, что высокая волна поднимет судно и посадит его в какую-нибудь расселину?… А вдруг его всем корпусом швырнет о камни?!
Волна подняла миопарону и понесла вперед. Навстречу ей набежала другая волна, уже разбившаяся о скалы. Они столкнулись. Судно подпрыгнуло и затрещало. Клеона обдало пеной. Пена клокотала вокруг, словно море под миопароной кипело.
Над головой мальчика метались клочья паруса. Лопнул один из канатов, удерживавших мачту, и, словно змея, извивался в воздухе. Матросы бросились травить шкоты. Клеон дернул закрепленный на мачте конец пояса и отскочил в сторону, увлекая за собой Льва. Тяжелая рея с остатками паруса рухнула на палубу, чуть не задев их.
Клеон связал поясом себя и Льва, но броситься в бурное море не решался, все еще надеясь на спасение.
Закрыв глаза, он громко выкрикнул свой обет Посейдону, на случай, если бог моря не расслышал его в первый раз.
Глава 5. Спасены!
Новая волна, набежав с моря, подхватила миопарону и бросила ее вперед. Кормчий с помощью Гликона перевел кормило. Судно слегка повернулось и, скользнув между скалами, очутилось в маленькой природной бухточке.
– Бросай якоря! Живо! – заорал Церулей.
Его голос еще не смолк, а матросы уже столкнули за борт два очень тяжелых якоря. В ту же минуту в каморках под палубой другие матросы стали быстро вертеть два ворота, разматывая якорные канаты. Миопарона взвилась, как конь, схваченный на всем скаку за узду. Корму занесло вбок. Якорные канаты напружились, но удержали корабль в нескольких десятках локтей[16] от острых прибрежных камней.
Вода вокруг тяжело колыхалась, но волн не было. Буря осталась по ту сторону скал, окружающих бухточку.
Матросы, весело перекликаясь, убирали паруса.
«Спасены!» – понял Клеон. Опустившись на мокрую палубу, он обнял Льва и прошептал ему на ухо:
– Посейдон услышал наши молитвы.
Лев лизнул щеку мальчика.
– Ну-ка, пропусти! Расселся на дороге! – раздался над ним сердитый окрик Гликона.
Клеон быстро вскочил.
Церулей и Гликон осматривали судно.
– Большой парус погиб, кормило сломано, – подсчитывал Церулей, – крючья, канаты, лестницы смыты волнами…
– И лодка потеряна, – напомнил Гликон.
– Да, и лодка… Буря налетела так внезапно, что не успели ее втащить.
– Ну, не очень-то внезапно. Я ждал бури с самого утра, с той минуты, как увидел, что ты подстригаешь бороду.
Услышав слова Гликона, Клеон ахнул: вот, оказывается, кто виновен в том, что они чуть не погибли! Мальчик не раз слышал от рыбаков, что, находясь на корабле, нельзя, если море спокойно, стричь волосы или ногти: это жертва, к которой прибегают только в последней крайности, когда кораблю грозит гибель. Но, если боги заметят, что их напрасно потревожили, они сердятся и насылают бурю, чтобы уничтожить дерзкого и всех его спутников.
Церулей метнул на Гликона злобный взгляд.
– Чшшш! – прошептал он, поведя бровью на стоящих поблизости пиратов.
Гликон понимающе подмигнул и, как бы оправдывая Церулея, громко сказал:
– Впрочем, кто же теперь думает об этих баснях! Это только наши невежественные предки верили, будто можно вызвать бурю, если стричь в тихую погоду волосы…
Церулей свирепо скрипнул зубами. Гликон, чувствуя, что зашел слишком далеко, торопливо добавил:
– Глупый предрассудок!
Матросы прислушивались к их разговору, и Церулей громко, чтобы все слышали, объявил:
– За убытки, причиненные бурей, заплатит римлянин, отец нашей пленницы. Мы повысим цену выкупа, и все. Каждый получит вдвое больше, чем предполагал, а кормчий – вчетверо…
– Слава щедрому Церулею!.. Слава! – закричали пираты, и нимфа Эхо[17] отозвалась на их крик в прибрежных скалах.
Гликон, кивая на берег, льстиво пробормотал:
– Твою щедрость, о Церулей, славословят даже бессмертные!
Рыжий предводитель пиратов насмешливо покосился на старика:
– Мне все идет на пользу, даже злые умыслы… Довольно орать! – оборвал он матросов. – Эй, Приск, спустись-ка вниз, посмотри, что там делается!
С помощью одного из пиратов Приск отодвинул задвижки и поднял крышку люка. Из черной глубины его послышались хриплые стоны. Там, внизу, вспомнил Клеон, заперты рабы-гребцы. Как, должно быть, швыряло этих людей в темноте, когда корабль прыгал и нырял среди волн!
Приск, став на колени, опустил голову в люк.
– Эй-эй!.. Как вы там – живы? – крикнул он и, повернувшись к Церулею, с гримасой сказал: – Настоящая клоака!
– Еще бы!.. В такую бурю просидеть взаперти целый день! – покачал головой матрос, помогавший Приску.
– Их, верно, трясло там, как игральные кости в коробке, – засмеялся Гликон.
– Тащите их скорее наверх да кормите! – приказал Церулей. – Надо восстановить их силы. Они понадобятся нам завтра при починке корабля. Сними с них цепи! – Он перебросил Приску ключ от цепей.
Приск принес откуда-то канат и, обвязав его вокруг мачты, опустил конец в люк. Церулей и Гликон направились к корме. Заметив Клеона, Церулей поманил его к себе:
– Поди к Фидиппу, я уже посылал тебя к нему сегодня. Принеси нам чего-нибудь поесть… Хоть оливок, что ли… Да пусть он пришлет того италийского вина, что мы сняли с купеческого корабля!
Клеон сделал несколько шагов и остановился, не зная, куда идти, и не смея напомнить Церулею, что утром он не успел дойти до каморки повара. К счастью, Фидипп сам появился на палубе, такой же лоснящийся жиром, как утром, и так же прижимая к себе одной рукой мех с вином, а в другой неся корзиночку, на этот раз наполненную оливками, крутыми яйцами, пшеничными лепешками и кусками окорока.
17
Эхо – по греческому преданию, нимфа, которая полюбила прекрасного юношу Нарцисса. Но он был занят только собственной красотой, и от его равнодушия нимфа Эхо зачахла так, что от нее остался один голос.