Дверь камеры отворилась, и четыре каторжника в сопровождении самого господина Перно вошли в комнату. Двое взяли ведро и вынесли его. Двое других поставили кувшин с водой и жидкий суп с фасолью, кусок хлеба с отрубями и сто двадцать пять граммов плохо пахнувшего сала. Администрация не баловала узников.
Пока дежурные обслуживали заключенных, двери казематов оставались открытыми. Господин Перно остановился посреди камеры и, раздраженно покручивая тростью, спросил.
— Хотите что-нибудь заявить?
— Нет, ничего, начальник, — быстро ответил Татуэ, чтобы не задерживать охранника, так как боялся, что тот что-нибудь заподозрит. Перно, кинув злобный взгляд на верзилу, вышел и двинулся в следующий каземат — задать все тот же обязательный вопрос. Как только он скрылся из виду, Татуэ тихонько щелкнул языком. Один из дежурных, которого звали Жюль, поднял голову и вопросительно посмотрел. Почти не произнося слов, а только шевеля губами, силач быстро проговорил:
— Найди фельдшера Кадура, чтобы он сказал девочке по имени Лизет, что с ее братом все в порядке. Пусть не волнуется. Потом пойди к Виконту и от моего имени возьми сто су. Подели их с Кадуром.
Человек кашлянул, что означало «понял», и вышел.
Сто су считались на каторге огромной суммой. За сто су можно было повеселиться несколько дней, тайно приобретя травку и табак.
Охранник ничего не заметил, закрыл двери и скомандовал:
— Все! Работа сделана. Уходим!
Теперь заключенные должны были сутки сидеть взаперти до следующего обхода.
Бродяга ликовал. Начало было положено. В Жюле он не сомневался. Еще не случалось, чтобы кто-нибудь не выполнил поручения или присвоил деньги. Для нечестных в среде узников существовал целый ряд жутких наказаний, но, как правило, все обитатели каторги были солидарны и не подводили собратьев по несчастью.
Виконт — воровской банкир — не мог отказать Татуэ, так как у того был, что называется, текущий счет, как в Банке Франции. Будучи умелым и неподкупным, бывший преступник теперь хранил отдельные сбережения каторжников и владел черной кассой.
Желая утешить своего маленького друга, Татуэ ласково позвал его:
— Тотор, иди поешь супу!
Мальчик на четвереньках вылез из-под кровати и сел рядом на краешек. В похлебке плавала деревянная ложка.
— Это, конечно, не бог весть что, но выбирать не приходится, особенно когда голоден. Давай ешь, малыш!
— Сначала ты, Татуэ!
— Ну вот, опять ты… Я не хочу.
— Нет, нет, ты умрешь с голоду. У тебя сведет желудок!
— Сведет или не сведет, какая разница… Я хочу, чтобы ты съел все как можно скорее. Прошу тебя! Знаешь, я добавил бы своей крови в этот чертов суп, чтобы он придал тебе сил. Давай, ангел мой, ешь быстрее. Ты не представляешь себе, как мне больно видеть, что ты страдаешь.
Уступив настойчивым уговорам старшего, раненый взял ложку и, зачерпнув баланды, поднес ко рту. Запах показался ему отвратительным. Сделав над собой усилие, маленький горбун улыбнулся и проглотил содержимое ложки.
— Не так уж плохо! — сказал ребенок.
— Надо есть, иначе отдашь Богу душу, — строго произнес бывалый каторжник.
Гектор зачерпнул вторую ложку, выловив несколько фасолин, закрыл глаза, сморщился и, съев еще немного, произнес:
— Пахнет треской…
— К этому надо привыкнуть, здесь вся еда пахнет одинаково. Даже офицерские собаки не едят такой стряпни, а мы, чтобы не протянуть ноги, вынуждены ею питаться.
— Я тоже привыкну, — решительно заявил мальчуган. — Вот увидишь, я не имею права доставлять тебе хлопоты. Мне обязательно надо выздороветь и набраться сил. Только бы моя сестра не волновалась!
— Я уже сообщил ей, не беспокойся, Лизет знает, что с тобой все в порядке.
— Ты сделал это для меня? Какой ты хороший, Татуэ!
— Пустяки! Это только начало. Скоро ты сам все увидишь…
Так за разговорами, сидя в полумраке на арестантской кровати, ложка за ложкой маленький герой ел похлебку. Когда в миске осталась половина, он сказал:
— Я наелся. Теперь твоя очередь.
— Надо оставить на вечер. А я съем сало. Оно испорчено, ты можешь отравиться. Здесь нам приходится есть даже бешеных собак. Но это не важно!
— Значит, мой бедный папа так питается уже сколько времени… Какой кошмар! А ведь, ты знаешь, он невиновен. И он также закован в цепи, как ты, и не знает, что я здесь, недалеко…