Алешка отпрянул. Большими, испуганными глазами посмотрел на Форсистова. Тот подмигнул:
— Не бойся…
— Ты о чем? — пытался притвориться непонимающим Алешка.
— Так и не знаешь? — усмехнулся Форсистов. — А чьи у тебя документы? По чьей командировке в училище поступил?
Алешка молчал. Отпираться было бессмысленно, но признаться он тоже не хотел. А Форсистов уже серьезно продолжал:
— Мне, брат, все равно, кто ты: Алешка или Колька, Лопатин или Левшин. А говорю я с тобой потому, что твой дружок попросил.
— Гнус он, вот кто! — не удержался Алешка. — Выдал!
— А ты на него не сердись. Он о тебе думал, помочь хотел. И правильно сделал, что все сказал мне. Ты прикинь да обмозгуй, что будет, когда ты приедешь в МТС. Здрасте, товарищу, приехал в ваше распоряжение. А у них глаза на лоб: посылали в училище Николая Лопатина, а вернулся Алексей Левшин. И за телефон: «Прокуратура? Просим выяснить одну подозрительную личность!» А у прокурора разговор короткий: допросил, обвинил — и в суд. А суд постановит с трактора ссадить, а в тюрьму посадить. Чуешь, о чем твой дружок думал? И меня просил помочь тебе. Вот я и раскидываю умом, как из твоего положения выход найти.
— Какой там выход! — безнадежно отмахнулся Алешка. — Приеду — и прямо в МТС! Пусть, что хотят, то и делают.
— И дураком будешь! А я, как узнал про это, задумался, — как тебе помочь? И так и сяк прикидывал. Я, брат, зла не помню. Ну, а если что сделал не так, — извини.
— Думай, не думай — какой толк!
— Не говори, есть один выход, — уверенно сказал Форсистов. — Только выход этот такой — тебя прикрыть, а коснись до дела — самому ответить! — И тут же, привстав со скамьи, решительно тряхнул кудрями. — Ладно, беру твою беду на свою шею. Чем смогу, — помогу!
— Верно? — Алешка забыл в эту минуту все свои столкновения с Форсистовым, готов был верить ему, идти за ним.
— За товарища я голову положу.
— А мне что делать? — У Алешки и следа не осталось от недавнего безразличия к собственной судьбе. Он еще повоюет, его так просто не возьмешь.
— Сейчас будет Черепановка, так ты сходи и жди меня на станции, — сказал Форсистов. — А я проеду в МТС. Давай-ка документы твои.
Поезд уже грохотал на стрелке. Алешка подхватил свою поклажу и поспешил к выходу. А потом, когда дымок паровоза вместе с последним вагоном исчезли за леском, он не спеша побрел к небольшому станционному зданию. В зале ожидания Алешка присел на скамью и стал разглядывать расклеенные по стенам плакаты. Каждый предупреждал об опасности: не ходи по путям, не прыгай на ходу, берегись высоких платформ. И не мог оторвать взгляда от плаката, где был изображен человек, повисший на поручнях мчащегося поезда. Ему казалось, что этот человек он сам, а жизнь вот так же мчит его и грозит сбросить под колеса. И весело подумал: «Грозит, да не сбросит!»
В чужом доме
Форсистов вернулся из МТС под вечер. Алешка увидел его в хвосте поезда, побежал навстречу. По лицу своего неожиданного покровителя он старался угадать, — что тот привез ему из МТС? Но первым спросить о своей судьбе не решился. Только после того, как Форсистов получил на станции багаж и они вышли на дорогу, чтобы сесть на попутку, Алешка догадался, что и на этот раз беда миновала его.
— Ну как там, в МТС?
— Все в порядке! Будешь при мне младшим трактористом-стажировщиком. А так как колхоз за рекой, да и не ахти как велик, мы сами себе хозяева. Я да ты, да мы с тобой — вся и бригада!
Алешка почувствовал себя счастливым. Все устроилось! Вот уж не думал, что Форсистов спасет его. Из такой беды выручил!
Они сидели у обочины дороги; Алешка выспрашивал у Форсистова все подробности его пребывания на усадьбе МТС. Здорово получилось! Ох, смекалист Форсистов! И надо же было придумать такое: тракторист Николай Лопатин заболел в дороге, он свез его к себе домой и будет заботиться о нем. Так что МТС может не беспокоиться. Парень через день-другой выздоровеет, сядет за руль, и все будет в порядке. И сразу провели приказом. А больше ничего ему не надо. Только бы о нем в МТС не беспокоились. Но тут же у Алешки возникло новое опасение.
— А если приедет директор МТС, Георгий Петрович Черешков?
— В Черепановку начальство редко заглядывает. Оно все больше на машине разъезжает, а к нам на машине раньше июля не попасть. А и приедет — тоже не страшно. Раз — и в кусты! А нет, — так грязной рукой по морде провести! Раз — и черным-черно. Мать родная и та не признает! А мы с тобой сработаемся, Алешка. Только попрошу, чтобы с уважением. Как взявший на себя самое высокое обязательство, я теперь не просто Форсистов, а Харитон Дорофеевич Форсистов! Согласен?
— Согласен, Харитон Дорофеевич…
— Ишь, как сразу вышло у тебя! А второе — при народе мое слово закон!
— Есть закон, Харитон Дорофеевич. Только уговор, — я свою смену полностью отрабатываю…
— Мне не жалко, — рассмеялся Форсистов. — Можешь и моей прихватить… Я не жадный.
Было уже темно, когда они приехали в Черепановку. Дом Харитона стоял на краю деревни, и в окнах светились огни. Алешка обратил внимание, что в доме есть и летний прируб и большой каменный двор с высоким сеновалом, а это означало, что жить ему будет где. На крыльце их встретила жена Харитона, Глаша, молодая, одетая в сарафан женщина. Она бросилась к мужу, засуетилась, не зная, что ей сначала делать: ввести ли хозяина в дом или внести туда его тяжелые вещи. Только после того, как багаж был водворен в горницу и были произнесены все охи и ахи, полагающиеся при встрече с мужем, она обратила внимание на стоящего у крыльца рыжего парня в запыленных сапогах, который в одной руке держал фуражку, а в другой тюк, из которого валились какие-то книги.
— Это мой сменщик, — сказал Форсистов. — В летней горнице поместим его.
— Пусть живет, — согласилась Глаша. — Мне что на нас двоих, то и на троих готовить.
— Я заплачу, — поспешил сказать Алешка.
— Ладно, ладно; ишь, нашелся богач, — рассмеялся Форсистов. — Нам с тобой еще заработать надо. А не заработаем, — обоих Глаша выгонит!
— Да ну тебя! — тихо ответила женщина. — Нашел выгонялыщицу. Как-нибудь проживем.
— Нет, не как-нибудь, Глаша, а так, чтобы лучше не надо. Не веришь?
— Верю, верю. — И стала накрывать на стол.
За ужином больше всех говорил Форсистов. Он рассказывал, на каких полях им придется работать, уверял, что они легко смогут выполнить по две нормы, и готов был поклясться, что Алешку ждет самое лучшее будущее, на которое может только рассчитывать молодой начинающий тракторист. Алёшка слушал и не мог понять одного: почему так жалостливо смотрит на мужа Глаша? В ее глазах была какая-то боязливость, она словно просила его не гнаться за хорошей жизнью; и когда в азарте он стал уверять Алешку, что через год-другой он, Форсистов, будет ездить на своей «Победе», она перебила его: «Ну зачем, Харитоша, какая-то «Победа», когда есть дом, корова, овечки в хлеву». Форсистов сначала разозлился, а потом рассмеялся: «Ну, что поделаешь с бабой! Отсталость, некультурность!» Алешка, конечно, был на стороне Форсистова, но поведение Глаши вызывало у него какое-то недоверие к словоохотливому хозяину дома. Уж больно много сулит!
После ужина Форсистов повел Алешку в летнюю горницу. Электрическая лампочка, спрятанная в прядях бумажных лент, осветила бревенчатые стены и полог, за которым стояла деревянная кровать. Летняя горница понравилась Алешке. Чисто, светло, окна в сад. Он по-хозяйски огляделся, отдернул полог и, присаживаясь на кровать, спросил:
— Харитон Дорофеевич, вы Шугая не видели?
— Как же. Я только тебя оформил, а он тут как тут. Про тебя спросил.
— Про меня? — испуганно переспросил Алешка.
— Спрашивал, не видал ли я тебя в городе. Был, говорит, тракторист, да весь вышел…
— Значит, он про меня ничего не знает…
— Ясно, не знает. И смотри, парень, из деревни да с колхозного поля ни шагу. И никому не писать. Только себя подведешь. Я завсегда отговорюсь: ведать ничего не ведаю, знать не знаю такого Алексея Левшина! В школе учился с Лопатиным, в сменщики взял Лопатина! Ну да ты парень умный, сам понимаешь. Отдыхай, высыпайся, — скоро нам с тобой придется крепко вкалывать.