— Сборный пункт в Таунтоне. Скажите это всем, кого знаете. Дайте моей лошади поесть и напоите ее — очень вас прошу об этом. Мне надо немедля продолжать свой путь.
Мой младший брат Осия взял на свое попечение измученное животное, а мы ввели усталого всадника в дом и дали ему чашку пива. Это был маленький, жилистый, худой человек с родинкой на виске. Лицо и одежда его были покрыты густым слоем пыли. Сидя на седле, он так закоченел, что не мог сгибать ног.
— Одна лошадь подо мною пала, — сообщил он, — а эта едва ли еще продержится двадцать миль. Я должен поспеть в Лондон утром. Мы надеемся, что Данверс и Вильдман поднимут городское население. Лагерь Монмауза я оставил вчера вечером. Его голубое знамя уже развевается над Лаймом.
— А много у него войска? — спросил с беспокойством отец.
— Он привез с собою только начальников. При нем находятся лорд Грей из Йорка, Уэд, немец Бюйзе и еще человек восемьдесят-сто. Увы, двоих мы уже потеряли. Это дурное, очень дурное предзнаменование.
— А что же такое случилось?
— Ювелир из Таунтона Дэр и Флетгер из Сальтуна затеяли какую-то глупую ссору из-за лошади, и Флетгер убил Дэра. Крестьяне возмутились и требовали смерти шотландца, и тот должен был бежать на корабле. Это очень грустное происшествие. Флетгер был опытный вождь и искусный воин.
— Ай-ай-ай! — нетерпеливо воскликнул Саксрн. — Не беспокойтесь, однако, Флетгера будет кем заменить. Найдутся на его место опытные вожди и искусные солдаты. Я сомневаюсь, однако, в том, чтобы он знал обычаи войны.
И, говоря эти слова, он вытащил из-за пазухи тоненькую книгу в темном, переплете и, перелистав несколько страниц длинным пальцем, воскликнул:
— Вот здесь предусмотрены случаи этого рода — слушайте. «Раздел девятый. Если в военное время кто-либо вызывается на дуэль по поводу личного характера, то он имеет право отклонить этот вызов». Видите, ученый Флеминг доказывает, что личная честь человека должна уступать общему делу. Да и со мною тоже был подобный случай. В то время когда мы стояли под Веной, нас, иностранных офицеров, пригласили в офицерскую палатку. В числе приглашенных был один ирландец, шальная голова, некий ОДафий. Он был старшим в полку Паппенгеймера. Вот этот-то ОДафий потребовал первенства надо мною на том основании, что он более благородного происхождения, нежели я. В ответ на это я тронул его перчаткой по лицу, и сделал я это, заметьте, не в гневе, а просто для того, чтобы показать, что я до некоторой степени расхожусь с его мнением. ОДафий немедленно же вызвал меня на дуэль. Но тогда я прочел ему этот раздел из Флеминга, и он согласился, что не имеет права драться со мною до тех пор, пока турки не будут прогнаны из города. Только после сражения…
— Извините, сэр, я дослушаю ваш рассказ как-нибудь в другой раз, произнес курьер и шатаясь поднялся с места. — Я надеюсь найти свежую лошадь в Чичестере. Время не терпит. Работайте же для великого дела или будьте вечно рабами. Прощайте.
Он вскарабкался на седло и помчался карьером далее по лондонской дороге.
— Ну, Михей, настало тебе время ехать, — торжественно сказал отец. — А ты, жена, не плачь, а лучше ободряй сына радостными словами и веселым лицом. Мне нечего говорить тебе, чтобы ты сражался мужественно и безбоязненно за святое дело. Если война дойдет до этих мест, твой старый отец также сядет на коня и будет сражаться с тобою рядом. А теперь преклоним колена и будем умолять Всевышнего о том, чтобы Он ниспослал вам Свою помощь в этом трудном походе.
Мы все стали на колени в низкой комнате, и старик прочел горячую, страстную молитву о ниспослании победы. Даже теперь, после стольких лет, эта картина живо стоит перед моими глазами. Я вижу перед собою суровое морщинистое лицо отца. Он стоит на коленях, сдвинув брови, и в пламенной молитве сжимает свои мозолистые руки. Мать моя стоит на коленях рядом с ним; слезы струятся по ее доброму, кроткому лицу. Она с трудом сдерживает рыдания, боясь сделать ими мою разлуку с родным домом еще более тяжелой. Маленькие дети находятся уже в своей спальне наверху, и мы слышим топот их босых ног по полу. Саксон стоит на коленях, облокотясь руками на сиденье дубового стула. Его длинные ноги волочатся по полу, а лицо он закрыл руками. При колеблющемся свете висячей лампы я гляжу на предметы, знакомые мне с самого детства: на скамью перед очагом, на стулья с высокими спинками и жесткими ручками, на чучело лисицы над дверью, на картину, изображающую христианина, который, стоя на горе Веры, смотрит на Обетованную Землю. Все это, взятое в отдельности, пустяки, но вместе составляет то удивительное целое, которое мы называем своим домом. Свой дом — это всемогущий магнит, который привлекает сердце скитальца из самых дальних концов земли. Увижу ли я этот уголок, или мне придется его видеть только во сне? Да, я оставлял это тихое убежище и шел навстречу буре.