– И что от меня пахнет? – спрашивает.
Серьёзно так спрашивает! И я, смешавшись, выпучив глаза, отвечаю абсолютную глупость, от которой самой становится не по себе и совестно:
– ДА!
Это чистой воды бред! Ну что, я его нюхаю что ли? Зачем он мне нужен? И вообще, сам вопрос!!! Я словно попадаю в какой-то абсурдный мир, где все – как говорит Мирошка – «ку-ку».
И я понимаю, что ВСЁ… , что разговор не имеет никакого смысла! Ни-ка-ко-го! Извиняюсь и ухожу за своей тарелкой. Мой генетический страх стучит в висках.
Прямо сейчас мой аппетит вышел покурить, но чувство самосохранения говорит: «Возьми свою тарелку, отнеси в комнату, а содержимое скушаешь через час».
Я хватаю со стола недопитый стакан и отношу в мойку, а вслед слышу женский стёб:
– Ты погляди какая! Она сюда на курорт приехала. Отдыхать!
Это завхоз. Кто ж ещё? Покрываюсь пятнами и продолжаю шествие, набираюсь сил – мне ещё в обратную сторону мимо стола педагогов идти. Возвращаюсь, беру тарелку с котлетой и спрашиваю в голос. При всех и чтоб погромче.
– А … Вы почему обсуждаете меня без меня?
И слышу новый «ку-ку». Дефис.
– А Вы же здесь! Почему без Вас?!
Боже, куда я попала?! Я хватаю тарелку – ни за что теперь не отдам свою драгоценную котлетку! Буду нарушать порядок и выносить еду из столовой. Вот прямо сейчас! А спишем всё на аффект.
Царской походкой, схватив за руку Мирошку, я направляюсь к лестнице.
– Вера Васильевна, – негодует мне вдогонку начальник смены и напоминает про несанкционированный вынос еды.
Но что мне теперь порядки. Царица – в гневе!
Грациозно шествую мимо ошарашенного завхоза, миную входные двери и спускаюсь по лестнице. Котлетка смирно лежит в своей тарелке, а Мирошка безропотно шлёпает следом. Заплаканная, но успокоившаяся. Она знает – мама всегда рядом, мама всегда спасёт. И накормит.
Заходим ко мне и обнимается. Мирошка не хочет в отряд, она всё ещё под впечатлением. Прижимается и хлюпает носом. Лихорадочно соображаю – чем успокоить? Есть старый добрый, веками проверенный способ.
– Хочешь, расскажу сказку?
– Хочу!
История,… тьфу-тьфу…через левое плечо, ТРИНАДЦАТАЯ. ХЫ-КА
Мы устраиваемся на мою кровать. Прямо в одежде. Плевать на церемонии. И я начинаю сочинять:
Мирошка лежала в кровати и прислушивалась.
– Ой, про меня, что ли опять? – спохватывается дочка.
– Ну, про тебя, а тебе не нравится что ли? – с притворным раздражением спрашиваю я.
– Нравится, – расплывается в улыбке Мирошка.
– Тогда не перебивай больше! – хмурю брови и продолжаю.
Так вот. Мирошка лежала в кровати и прислушивалась. Слева что-то шуршало, справа – хлопало и скрипело, у соседей выла собака, а в подъезде басил какой-то дяденька. Мирошка в ужасе сунула голову под одеяло и замерла. Под одеялом было темно, но совсем не страшно, не то что снаружи.
– Интересно, сколько сейчас времени? – подумала Мирошка и сунула руку под подушку, – куда запропастился мой мобильник?
Ничего не обнаружив, Мирошка набралась смелости и высунула из-под одеяла один глаз.
– Ага, еще темно, значит времени – «ещё не утро», можно поспать.
И она заснула.
Лохматый Хы-Ка все утро слонялся по квартире, хлопая дверьми и поскрипывая старыми дедовскими башмаками. Иногда он изображал вой собаки или басил как дядька из соседней квартиры. Он знал, что Мирошка боится странных звуков и потому забавлялся с особенным удовольствием.
Пока Мирошка смотрела свои утренние сны, Хы-Ка слопал бутерброд с колбасой и запил его стаканом крепкого чаю – всё, что мама приготовила для своей девочки. Потом «для порядка» ещё немного позвенел посудой и постучал ложками.
Но Мирошка всё равно ещё ничего не слышала – сладко спала. Вторая смена – можно поваляться.
«Эх, зря старался», – подумал Хы-Ка, облизывая грязные пальцы, «Пойти, что ли пощекотать лежебоке пятки?»
Хы-Ка своего детства не помнил, не помнил и как появился в этой квартире, зато он хорошо помнил, как принесли Мирошку. Маленькую розовую девочку в розовом конверте с оранжевой ленточкой. Хы-Ка полюбил эту розовую девочку из розового конверта с первой минуты, правда его любовь была какой-то своеобразной, людям непонятной.
Хы-Ка напевал Мирошке песенки по ночам, гладил пальчики, целовал щечки, но больше всего на свете он любил пугать малышку. Хы-Ка выл по-волчьи, кричал по-петушиному и ухал по-совиному. Согласись, люди так свою любовь не выражают?
– Мама, я не помню никакого Хы-Ку! Я его нигде не видела! А он точно у нас есть? – уточняет притихшая Мирошка.