— Увы! Их нет здесь, — ответил старик печальным голосом, — они в армии.
— Оба?
— Оба.
— В каком корпусе служат они?
— При обозах.
Наступило минутное молчание; его прервала молодая женщина.
— Вы, вероятно, хорошо знаете этот край? — спросила она.
— С самого моего рождения проходил я его во все часы дня и ночи; я знаю малейший куст.
— Стало быть, вы знаете, где находится озеро Мэ?
— Конечно, знаю.
— Далеко оно от этой деревни?
— За три или два лье, то есть на три четверти часа ходьбы для горца.
— Не более?
— Нет.
— Прежде чем дойдешь до этого озера, не находятся ли развалины старинного приората?
— Извините, развалины, о которых вы говорите, находятся на самом краю озера, на правом берегу; впрочем, они теперь не важны, а через несколько лет совсем исчезнут.
— Вы правы, господин Иоган Шинер, я ошиблась; я не знаю, зачем я говорила вам об этих развалинах, которые, признаюсь вам, мало меня интересуют. А на дороге, ведущей отсюда к озеру, нет никакой деревни?
— Никакой.
— Повсюду леса, совершенное уединение?
— Леса, да; но уединение не такое полное, как вы предполагаете.
— Это как?
— За полтора лье отсюда находится домик лесничего, служащий в то же время гостиницей редким путешественникам, которых случай приводит в эту сторону.
— Как! Здесь так близко есть гостиница?
— Есть, но очень неудобная; ее содержит лесничий, и небольшая выгода, которую она доставляет, помогает ему жить и содержать семью; вы знаете, без сомнения, что лесничие получают очень небольшое жалованье, поэтому им позволяют заниматься скромной торговлей.
— Я этого не знала; бедные люди! Итак, Прейе только за полтора лье от этой деревни?
— Вы знаете название этого дома! — вскричал хозяин с удивлением.
— Вы, кажется, сами произнесли его, — сказала она, краснея.
— Не думаю.
— Это правда. Теперь помню. Мне сказал это название мальчик, который привел нас сюда; но я думала, что Прейе село или, по крайней мере, маленькая деревенька.
— Нет, это просто дом лесничего.
— Благодарю, — сказала она и опять сделалась безмолвна.
— Вы ничего не желаете более знать? — спросил старик через минуту.
Молодая женщина приподняла голову, смотрела на старика со странным выражением две-три секунды, а потом вдруг как будто решилась и сказала с очаровательной улыбкой:
— Послушайте, господин Иоган, извините меня, мои вопросы должны были показаться вам очень странны и безрассудны, не так ли? Я буду откровенна с вами, тем более, что хочу просить у вас услуги.
— Ложь всегда дурной способ.
— Моя ложь имеет извинение, господин Иоган. Мы живем в несчастное время, когда необходима величайшая осторожность; мне не хотелось бы, чтоб мое присутствие внесло в ваше спокойное жилище несчастье и погибель.
— Так поэтому-то, когда я имел честь предлагать вам гостеприимство, вы сказали шепотом, что, может быть, сделаете лучше, если не примите его!
— А! Вы слышали?
— Вы видите; но это все равно; я человек простой и всегда старался исполнять свои обязанности к другим как к себе самому, вы сказали, что хотите просить у меня услуги, говорите. И если эта услуга не может оскорбить мою совесть, я постараюсь исполнить ваше желание.
— Я этого ожидала от вас, господин Иоган, а относительно того, о чем я хочу вас просить, успокойтесь, я не стану требовать ничего такого, что могло бы оскорбить вашу добросовестность; меня удерживает только опасение навлечь несчастье на вас, и это в награду за всю вашу доброту и дружелюбное гостеприимство.
— Несчастье — гость дорогой, когда идет вслед за долгом; говорите без опасения; я слушаю вас.
— Прежде всего позвольте мне сказать вам, кто я; когда вы узнаете мое имя и…
— Позвольте мне остановить вас, — с живостью перебил старик, — вы и лица, сопровождающие вас — путешественники, которым я очень рад предложить гостеприимство; мне не нужно знать ничего более. Я прибавлю, что, может быть, для нашей взаимной пользы, в виду событий, могущих случиться, мне лучше сохранить полное неведение на этот счет; это позволит мне действовать с большей свободой в услуге, которую вы ожидаете от меня.
— Вы правы, — ответила молодая женщина, подумав несколько минут, — я приступлю к делу; вот в двух словах о чем идет речь: сегодня вечером в половине одиннадцатого никак не позже, я должна быть в Прейе.
— Ничего не может быть легче.
— Для вас — да, но для женщины, не знающей дороги…
— Стало быть, вы желаете проводника?
— Да, господин Иоган, во-первых, и потом еще кое-чего.
— Говорите!
— Прежде всего никто не должен знать об этой небольшой экспедиции. Есть у вас здесь лошадь и тележка?
— Этого ничего нет; притом ни лошадь, ни тележка не проедут по дорогам, ведущим отсюда в Прейе.
— Стало быть, я пойду пешком, и прошу у вас только решительного молчания об этой прогулке, проводника и мужской костюм; мое платье неудобно для ходьбы через кусты.
— Никто не будет знать о вашей прогулке, я даю вам слово, а мужское платье вы получите через час.
— А проводника?
— Это буду я, с вашего позволения; повторяю вам, никто лучше меня не знает здешних гор.
— Благодарю вас; но не боитесь ли вы, что такой продолжительный путь будет свыше сил в ваши лета?
— Не беспокойтесь об этом, — ответил старик, смеясь, — вероятно, из нас двоих устану не я; я каждый день хожу гораздо дольше осматривать мои пастбища.
— Хорошо, вы пойдете со мною. В котором часу отправимся мы?
— Вам нужно, не так ли, быть в Прейе до половины одиннадцатого?
— Не только нужно, но и необходимо, господин Иоган.
— Очень хорошо; теперь четыре часа, в шесть мы поужинаем, в половине девятого отправимся в путь, если для вас это удобно, и успеем, не торопясь, дойти до Прейе к тому часу, к которому вы желаете.
— Это решено; прошу вас о моем костюме.
— Вы будете его иметь через час.
— Теперь, если вам угодно, покажите мне комнату где я могла бы отдохнуть несколько минут.
— Я к вашим услугам; пожалуйте за мною. Старик встал и отвел молодую женщину в комнату довольно маленькую, просто меблированную и в которой уже находилась другая путешественница, потом ушел, оставив двух дам одних.
Они оставались с минуту неподвижны, наклонившись вперед и прислушиваясь; потом, когда шаги старика замолкли, первая, занявшая комнату, подошла к той, которая пришла.
— Ну что, моя милая барыня? — спросила она с участием.
— Все устроено и решено; сегодня вечером в половине девятого, — ответила молодая дама, садясь на стул у окна.
— Идти мне с вами?
— Нет, Элена, это невозможно.
— Однако вы мне обещали, — сказала Элена тоном упрека.
— Ты говоришь вздор, я ни слова не упоминала об этом; впрочем, успокойся, я пойду не одна, сам наш хозяин господин Иоган будет провожать меня.
— Хороша защита, анабаптист?
— Анабаптист такой же мужчина, как и всякий другой, как мне кажется; я видала их много в Германии.
— Очень может быть, графиня, — возразила молодая девушка нравоучительным тоном, — но между анабаптистами немецкими и французскими большая разница.
— Скажите, пожалуйста! Неужели здешние люди бесчестные?
— О, нет! Напротив, это честнейшие люди на свете.
— Так в чем же ты их упрекаешь?
— Ни в чем, только для женщины это жалкие защитники.
— Уж не трусы ли они? — спросила, улыбаясь, графиня, в которой читатель, без сомнения, узнал госпожу де Вальреаль.
Каким образом графиня де Вальреаль успела выбраться из Страсбурга, так тесно обложенного немецкой армией, это мы скоро объясним.
— Трусы анабаптисты! — с живостью вскричала молодая девушка. — Нет, графиня, напротив, они очень храбры.
— Действительно, те, которых я знала, славились своею храбростью.
— О! Погодите, графиня; мужество здешних анабаптистов совсем не похоже на немецких; это, если я могу выразиться таким образом, мужество, независящее от пылкости крови, не имеющее ничего воинственного, напротив, чисто нравственное.