— Боязно, дяденька Сидорыч! — доверительно признался Мишка.— О чем я хоть с брандмейстером-то беседовать стану?
— А беседовать тебе, Босяков-меныпой, и не придется. Сами с тобой побеседуют, — иронически успокоил его старший топорник. — Супружница брандмейстера сейчас изволит дома быть. Слышал ты про такую Галину Ксенофонтовну?
Ни про какую Галину Ксенофонтовну Мишке раньше слышать не приходилось. Да и сами пожарные второй части познакомились с ней недавно: она приехала к мужу из Сибири всего лишь неделю назад. Если Стяжкин мог орать и топать ногами на своих подчиненных и ругать их последними словами, то перед Галиной Ксенофонтовной он замирал, как кролик перед удавом, и беспрекословно выполнял любые приказания жены: по утрам заставлял топорников и ствольщиков по очереди мыть в брандмейстерской квартире полы, выбивать пуховики, колоть для кухни дрова.
Когда Галина Ксенофонтовна ложилась днем вздремнуть, то любые занятия и работы в части прекращались. Все, в том числе и Стяжкин, ходили по двору на цыпочках и говорили вполголоса. А Яшку третьего дня за то, что он во время отдыха брандмейстерши с грохотом катал рогами под окнами пустую кадку, публично выдрали кнутом...
— Дяденька Сидорыч —жалобно протянул Мишка, — чё смеяться-то! Как я без вас туда покажусь! А...
Старший топорник внимательно посмотрел на парня, немного подумал и, осторожно щелкнув его по курносому носу, понимающе сказал:
— Хорошо, Босяков-меньшой!..
...Стяжкин с прилизанными волосами в ночной сорочке и белых подштанниках принял Мишку и Геннадия Сидоровича на кухне. Здесь он обычно решал все дела, связанные с распорядком пожарной части, дежурствами, учениями, творил суд и расправу над провинившимися.
Сейчас брандмейстер был на кухне не один. Галина Ксенофонтовна, худая, длинная женщина, лет сорока, в новом фланелевом капоте и с круглыми, как у кошки, глазами, накрывала на стол.
— Чего в миску уставился? — рассердился Стяжкин, поймав голодный Мишкин взгляд, и стукнул по столу ложкой. — Жратву, что ли, никогда не видел?
— Да я... Я просто,— забормотал Мишка, глотая слюну, — я вроде бы...
— А ты, Рожин, по какому случаю заявился? — грозно повернулся брандмейстер к Геннадию Сидоровичу, недослушав Мишку. — Я тебя разве вызывал?
Но старший топорник не успел объяснить, почему он пришел. Молчавшая до этого и внимательно разглядывавшая Мишку Галина Ксенофонтовна вдруг сделала рукой нетерпеливый жест и безапелляционно произнесла:
— Потом разберетесь, кто кого вызывал, — и, подойдя к Мишке, заявила низким хриплым голосом: — А сейчас я желаю познакомиться с этим юношей! Верно ли, что утром, когда я была в церкви, ты просился у Григория Прокопьевича в кучера?
Мишка растерянно заморгал ресницами. За парня вступился Геннадий Сидорович:
— Я, госпожа начальница, этого Михаила давно знаю, родителей тоже знавал: мать, отца евоного. Царство им небесное!
— А тебя, Рожин, не спрашивают! — накинулся было на старшего топорника Стяжкин.
— И тебя, Григорий Прокопьевич, не спрашивают,— спокойно прервала мужа Галина Ксенофонтовна и снова обратилась к Мишке.— Ты, юноша, взаправду сирота?
Мишка молча кивнул.
— Прискорбно,— продолжала брандмейстерша. — Только вот кучером тебе быть, по-моему, рановато. Выезд на недавний пожар еще ничего не решает... Молод ты, зелен, чего доброго, лошадь по неопытности не удержишь, людей передавишь. А отвечать кому? Григорию Прокопьевичу... Григорий Прокопьевич, я правильно юноше объясняю?
— Правильно, мать моя, правильно! — охотно согласился Стяжкин и подкрутил усы, дескать, вот какая умная у него супруга.
Но Галина Ксенофонтовна сморщилась, словно от зубной боли:
— Григорий Прокопьевич, я сколько раз просила не называть меня матерью. Ведь я же не называю тебя отцом. Пойми: это неприлично в порядочном доме.
— Точно, неприлично... Прости, мать моя, тьфу! — смутился Стяжкин, краснея под уничтожающим взглядом жены.
Брандмейстерша с презрением отвернулась от расстроенного вконец мужа и вновь вступила в разговор с Мишкой:
— Трудно, юноша, служить кучером в пожарной части, ответственно... Только тебе, по глазам вижу, до смерти хочется... Да?.. Хорошо, я уговорю Григория Прокопьевича. Но, смотри, не подведи его. Ладно?
— Ладно,— прошептал обрадованный Мишка.
А Галина Ксенофонтовна между тем поучающе продолжала:
— Григорий Прокопьевич — человек занятый, должность имеет ужасно хлопотную, поэтому ты в свободную минутку забегай мне по дому подсобить. Ну, с богом! Рожин, передай, что Григорий Прокопьевич распорядился зачислить юношу...
Фалеев, когда Геннадий Сидорович доложил ему о приказе, что-то промычал про себя. Затем, пригласив старшего топорника и Мишку в кладовую, оседлал нос очками в железной оправе и записал Мишкину фамилию и должность в толстую пожелтевшую книгу. После этого он пошарился в окованных железом сундуках и вытащил оттуда шинель, сапоги и все, что положено иметь пожарному. К сожалению, касок кучерам не полагалось, и Мишке пришлось довольствоваться лишь фуражкой с синим околышем.