Парнишка, крикнув в ответ что-то злое, быстро побежал в темную боковую аллею, куда направлялся и Геннадий Сидорович.
— Вот так история! — шепнул про себя старший топорник.— Неужто это сын Евлахи Босякова?
С Евлампием Босяковым Геннадий Сидорович в молодые годы частенько сиживал в базарном трактире «Черногория». Поэтому, прибавив сейчас шаг, пожарный нагнал неудачливого певца и, положив руку на его плечо, нарочно строгим голосом произнес:
— Не обознался, Босяков-меньшой?
От неожиданности Мишка вздрогнул и хотел юркнуть в кусты, «о Геннадий Сидорович уже без прежней строгости ласково шепнул:
— Не пужайся, чудак человек! Я же тебя помню, знаешь, с каких пор?
— Не знаю, — испуганно прошептал Мишка, продолжая отступать к кустам.
— Без порток ты по улицам разгуливал...
— Чё смеяться-то, — обиженно шмыгнул носом Мишка, подозрительно всматриваясь в старшего топорника, — не разгуливал я без порток.
— Разгуливал, — добродушно усмехнулся в усы Геннадий Сидорович,— да еще как... Да ты не горячись: ребенки, они все без порток щеголяют... Ну, а про батю твоего я знаю: на войне погиб. А война ведь, известно, дура, не разбирает, кто немец, кто русский, кто извозчик, кто барин.
Голос пожарного успокаивающе действовал на Мишку, поэтому, осмелев, он с любопытством спросил:
— Вы, дяденька, откуда про нас слыхали?
— Земля слухами полна, — отшутился Геннадий Сидорович и, не отпуская Мишкиного плеча, предложил: — Там в ближней боковинке скамья, пройдем сядем.
— А зачем? — опять насторожился Мишка.
— Любопытство, оно, конечно, не порок. Однако... — засмеялся старший топорник и подтолкнул парня. — Ну, живо-живо, не лениво!
Скамейка, о которой упомянул Геннадий Сидорович, была рядом с вывороченным деревом и разломанной беседкой. В это неуютное место, очевидно, мало кто заглядывал, и пожарный мог здесь спокойно без свидетелей поговорить.
Сначала Мишка на все вопросы отвечал только двумя словами: «да» или «нет». Но Геннадий Сидорович всякими шутками и прибаутками так сумел растормошить его душу, что в конце концов Мишка поведал и о смерти матери, и о своем недавнем житье-бытье у Александра Гавриловича.
Про Александра Гавриловича старший топорник наслышался много еще в старые времена, и для него не было удивительным, что хозяин извозного дела взял да и выгнал Мишку со двора.
— Дело твое, Босяков-меньшой, — табак! — нахмурился Геннадий Сидорович, как. только Мишка закончил свое повествова- нпе, и совсем уже осуждающе добавил: — Подаянием, выходит, живешь.
— Подаянием, — печально кивнул парень. — Пою, а мне подают.
Ночевал Мишка на садовых скамейках, в пустых подвалах, " завтрашнем дне думать боялся. Несколько раз ходил наниматься кучером в богатые дома, но всегда получал отказ. Очевидно, не хватало кучерской солидности, во всяком случае, так он думал сам...
— А ну-ка, Босяков-меньшой, айда в пожарную часть... Живо-живо, не лениво! — сказал неожиданно Геннадий Сидорович и встал со скамьи.
— Чё смеяться-то! — непонимающе пробормотал Мишка.— Никуда я не пойду.
— Пойдешь, Босяков-меньшой, — настойчиво произнес старший топорник. — Геннадий Рожин сына Евлахи в беде не оставит... Сегодня дядя Коля на часах стоит, он тебя пропустит.
— А чё я у вас делать буду? — спросил Мишка, поднимаясь.
— Делать что будешь? А что пожарные делают? Торты едят, кофий пьют, вальсы танцуют...
— Скажете тоже! — усмехнулся Мишка, направляясь за Геннадием Сидоровичем.
— Коль знаешь, зачем спрашиваешь, — ответил старший топорник.
Раньше Мишка, как и все мальчишки его возраста, частенько бегал на пожары. Хотя надо сказать, что бегали туда не только мальчишки. Недалеко от извозного дела «Побирский и сын» находилась известная всем в городе парикмахерская Стефановича. Самого Стефановича лет сорок назад за какие-то дела выслали из Варшавы на Урал, но за какие именно, теперь уже мало кто помнил. У него не было ни жены, ни детей. Дружбы особой он ни с кем не водил, с клиентами в разговоры не вступал, костел посещал редко, лишь по большим праздникам. Но когда на каланче раздавался тревожный набат, старый парикмахер мгновенно преображался. Схватив блестящую медную каску и брезентовый пояс, которые висели в салоне на самом почетном месте, он с криком мчался за пожарным обозом. И не было у топорников на пожарах лучшего помощника, чем Стефанович. Правда, какой-нибудь недобритый или недостриженный человек порой жалобно кричал из распахнутых дверей парикмахерской:
— Станислав Вацлавович! Вернитесь! А как же я?
Но этот жалобный голос ни разу не был услышан.
Мишка в прошлые годы с восторгом смотрел издали на пожарных коней. В первой части они все были вороные, во второй— белые, в заводском поселке, находившемся за городским прудом, — гнедые. А в дрожащих отсветах пламени все эти, один к одному, красавцы с лебяжьими изгибами шеи казались огненными. Гривы им приходил подстригать Стефанович, но за работу не брал ни гроша...