И вот теперь, когда Геннадий Сидорович пригласил Мишку в пожарную часть, Мишка сразу вспомнил и лошадей, и своего Уголька. Без Уголька парень скучал здорово. Несколько раз ночью забирался он тайно в конюшню, и каждый раз жеребец встречал бывшего хозяина жалобным ржанием. Но на днях Александр Гаврилович пожертвовал Уголька кавалерийскому полку. Полк этот, сформированный из офицеров, хоть и носил громкое название «гусаров смерти», был разбит недавно где-то под Кушвой, и остатки его спешно прибыли в город для переформирования.
«Что будет, то будет, — твердил про себя Мишка, шагая рядом с Геннадием Сидоровичем по темным улицам, — в часть так в часть. Где наша не пропадала!».
Один раз их остановил патруль, но, увидев форму пожарного, начальник патруля, молодой прапорщик, не стал задавать вопросов и разрешил следовать дальше.
III. ДОМ ГОРИТ, ДА ВСЕ ГОРИТ
Сквозь сон Мишка услышал произнесенные полушепотом свое имя и фамилию. Говорили прямо под ним, на нижних нарах. Голос Геннадия Сидоровича он узнал сразу. Второй был немного знаком, а вот третий, глуховатый, припомнить никак не мог. Очевидно с обладателем этого голоса Мишка прежде не встречался.
— Мудрить нечего, — согласился незнакомец с Геннадием Сидоровичем, — помочь сироте надо. Только наш-то брандмейстер хуже тигры. Загубит мальца.
— Почему загубит? — возразил Геннадий Сидорович. — Малец от брандмейстера далече будет. Соображай, Киприян!
— Да я сооображаю, — обиженно ответил Киприян. — Чего уж тут! Ну, станет он, скорее всего, кучером на одноконном бочечном ходе... Кучера на том ходе теперь ведь нетути, брандмейстер Кузьмича к себе перевел. Однако все мы под брандмейстером, как под богом, ходим. Чего зря заблуждаться, дескать, малец далече будет.
— А ты, дядя Коля, как подскажешь? — обратился Геннадий Сидорович еще к одному собеседнику. И Мишка сразу вспомнил солидного плечистого пожарного с грубоватым лицом, который ночью дежурил около главного входа в деревянной полосатой будке.
— Как подскажу? — деловито кашлянул дядя Коля. — Очень просто подскажу. Разве пожарные людей в беде оставляют? Где про то слыхивали? Нигде... Если у Михаила Босякова ни кола ни двора — милости прошу к нашему шалашу. А окромя всего прочего, кучер на одноконный бочечный ход, слышь, действительно нужен.
— Молодой он шибко! — протянул Киприян. — Заест брандмейстер-то!
— Мы его обиду не дадим, — пообещал Геннадий Сидорович. — Да парнюга и сам зубастый, палец в рот ему не клади.
На спине Мишке лежать надоело, и он, по-прежнему не открывая глаз, попытался осторожно перевернуться на правый бок, но говорившие, заметив его движение, смолкли.
— Очухался, Босяков-меньшой? — доброжелательно спросил Геннадий Сидорович.
— Ага! зевая, отозвался Мишка и вежливо добавил — Мир в беседе!
Было уже совсем светло. Очевидно, он давно не высыпался по-настоящему и, угодив теперь в пожарную казарму, позабыл и про ночь, и про день. То, что здесь стоял спертый воздух и пахло гнилью, и матрац из мешковины, набитый соломой, был совсем не мягким, он не заметил. Но Киприян решил, что гость не особенно доволен ночлегом, и сердито сказал:
— Чего хмуришься-то? Не в барские хоромы попал...
— Я, дяденька, не хмурюсь, — виноватым голосом пояснил Мишка Киприяну, — мне у вас, наоборот, нравится.
— Молодец! — радостно воскликнул Геннадий Сидорович. — Значит, Босяков-меньшой, затвердили: остаешься.
— Не торопись, Сидорович, — задумчиво покачал головой Киприян. — Если брандмейстер скажет... Слышишь, он командует?
— Одно заладил: брандмейстер, брандмейстер, — ворчливо произнес дядя Коля. — Ну и пусть командует! Волков бояться — в лес не ходить. Айда! Ты еще и брандмейстершу помяни...
В то утро Стяжкин проводил строевые занятия. Геннадий Сидорович, дядя Коля и Киприян, как потом узнал Мишка, были от них сегодня освобождены: первый, потому что дежурил допоздна в Разгуляевке, второй — стоял ночью на часах у входа, а третий — лишь минут тридцать назад сменился с каланчи. Зато все остальные пожарные в брезентовых куртках и в касках маршировали взад и вперед от учебной башни до конюшен под отрывистые выкрики Стяжкина. Сам он сидел в кресле на высоком крыльце брандмейстерской квартиры, откуда хорошо просматривался весь двор.