Само собой разумеющееся, это было далеко не так. Действительно осведомлен в том, что делает, был только Фог Вулпис, хотя место, куда его привели инструкции Александры, заставили отвиснуть челюсть даже у него.
Собравшись, лис завёл лапы за спину и так, словно был у себя дома, прогулялся до механизма с рычагом.
— Ну что ж, господа! — подготавливал публику к неизвестности сеньор Эрнандес. — И дамы! — галантным жестом поприветствовал он он Ариэль и Корги, недоверчиво переминающихся в метре от него. — Главное не пугайтесь того, что будет дальше! Чтобы не случилось, мы с вами!
Харизма ворона немного распарила ледяную морось страха, и звериный народ позволил себя чуток своевольности. Смельчаки хотели выйти из душного круга, но Фог Вулпис рванул рычаг вниз, и система выдала предупреждение:
— Пожалуйста, не выходите за границу площадки! Лифт опускается!
Пол дрогнул, хотя в тряска, которая уже не отпускала комплекс, это мало кого напугало.
Мистер Вулпис, по-прежнему храня какое-то мудрое и мирное молчание, зашагал лапа об лапу по мостику, который соединял опущенный лифт с кабиной, уж больно смахивающей на центр управления.
Включив системы ловкими движениями пальцев, будто для него это было рутиной, лис Вулпис Фог развернулся на месте, бессовестно ухмыляясь удивленным мордам:
— Добро пожаловать на Ковчег «Цверга». — И за его спиной, театрально, словно прожектор, вспыхнули контуры исполинского глаза. — Вашу последнюю надежду на спасение!
Глава 42
Прибытие
Карета с величественной розой на гербе хлюпала колёсами по колее, перемалывая комья земли в густые лужи. Оставив позади посеребренные первыми звёздами стволы берёз, она завернула направо, за холм, туда, где красовался за резным забором великолепный замок лорда Фоксвильтона.
Фоксвильтон был лисом, не стыдившимся в своей зрелости лет ухаживать за молодыми девицами. Из-за того, что характер у него был двуличный и до омерзения приторный, как осадок от засахаренного варенья, никакие деньги не помогали ему остепениться.
Весенний бал, на который ехала карета, устраивал лорд ежегодно, и для семьи Де Муаров уже вошло в традицию посещать его в составе дочери Шарлотты и ее отца — лорда-канцлера Микаэля Де Муара.
Однако в этот раз кое-что изменилось. Шарлотта больше не была маленькой девочкой, играющей на праздниках с гувернантками. Теперь, когда мадемуазель исполнилось полных шестнадцать лет, общественные правила обязывали её вести себя «по-взрослому».
Шарлотта не сдержалась от скучливого вздоха. Отныне не будет ей покоя в окружении высокомерных типов вроде лорда.
— Ты как? — решила проявить участливость Гретта. После того, как Шарлотта узнала, что та разгласила отцу её тайну, они обе какое-то время не разговаривали друг с другом. Спустя неделю обида притупилась. Закрепило примирение и личное дело Ноттэниэля, доставленное Бартоломеусом от мэра Роланда Бэрворда. Обычно такие документы засекречены, но это было требованием убитой горем Шарлотты. И хотя она до последнего не верила, что Ноэль был не тем, за кого себя выдавал, у неё не было аргументов против фактов. Получается, этот Ноттэниэль ни капельки не любил её, и Ника во всём оказалась правой. Ноттэниэль приложил к лапу к изгнанию Фога Вулписа, а её, Шарлотту, он хотел использовать как инструмент, как пешку в своей хитроумной игре. Сложись всё в соответствии с его злодейским планом — Шарлотты уже не было бы на свете.
— Всё нормально, — отвернулась она к окну. Глаза Гретты и лорда Де Муара сверлили её не вынесенными на обсуждение вопросами, и Шарлотта отлично знала, что все они о Ноттэниэле. Как и её мысли.
Конечно, она сказала всем, что с ним покончено! Невозможно любить мерзавца! Предателя! Того, кто играл её чувствами. Но так ли это? Верны ли её слова?
Сердце пилило непонятное чувство, будто проглотил головешку из костра, и та всё тлеет и тлеет… нескончаемой ниточкой дыма, но ни разгореться не может, ни потухнуть. Как представит Шарлотта, что Ноттэниэля казнят или заточат в башню до конца его дней, так щекочет оно всё нутро! Да что же это такое?
— Не переживай, дорогая! — наконец расшевелился лорд-канцлер, восседающий напротив дам, как всегда возвышенный и безупречный, зверь-декорация, которого поставь куда угодно — и всё станет краше. — На Балу будет много юных джентльменов, подыщешь кого-нибудь на свой вкус.
От высказывания отца Шарлотту заколотило:
— Не говори так, будто я еду выбирать шляпу на рынке! — поморщилась она.
— На рынке? — прыснул со смеху лорд-канцлер. — Откуда ты нахваталась таких мещанских изречений? От этой своей подружки… как там её? Ники?
— Ника вовсе не мещанка! Она дочь мэра!
— Приёмная дочь.
— Ну и что?
— А то, дорогая, что сколько золотом нищего не навешивай, он всегда будет нищим. — Лорд-канцлер надменно закинул лапу на лапу и по его хладнокровному взгляду Шарлотта поняла, что ругает он вовсе не зайчиху, а Ноттэниэля.
Это её так разозлило, что на ум не пришло ни единого культурного словечка. Этикет, словно пробка, не давал ее вспенившейся злобе вылиться на окружающих, но ещё одна минута, ещё одно неудачное слово от кого-либо и…
Карета подпрыгнула, словно наехав на большой камень. Невесть откуда взявшиеся тени заползли внутрь, крадя из-под носа цвет.
Шарлотта раздвинула занавески, но светлее в кабине не стало.
— Это ещё, что такое? — воскликнул лорд Де Муар, второпях выходя из кареты, чтобы понять, что увидели его глаза.
Шарлотта, вопреки протестам отца, тоже вышла на воздух. Чёрный крылатый силуэт занимал собою большую часть неба, затягивая в свою тень свет вечерних звёзд. Сердце Шарлотты билось с такой силой, что пульс стоял в ушах, как барабанный бой.
— Это он… — сказала она. — Я уверена, что это он!
— Кто? — спросила Гретта.
— Господин Вулпис Фог! Кто же ещё мог оседлать гигантскую птицу? Скорее, к Лунному Холму!
Эта ночь выдалась необычной для всей Облачной Долины, но первой странности обнаружила Ника.
От безысходности, в которую её ввергло закрытие демократической кампании Шарлотты и с тем самым — спонсорства мэра, — Ника пришла к тому, что решила зарабатывать на восстановление «Чайного дворика» самостоятельно, своими собственными лапами. Втихаря от всех, она воровала из «Медвежьей берлоги» столовое серебро и перепродавала его на рынке. Провернуть это было проще некуда, беря во внимание то, что на кухне зайчиха была, как говорят, «своя» и знала, где хранятся сервизы.
Вечерами Ника, как в старые добрые времена, сбегала из поместья, чтобы чинить таверну. Первостепенной задачей было реставрировать полы и крышу, чтобы влага весенней оттепели не попадала вовнутрь и доски не сгнили окончательно.
На деле починить «Чайный дворик» одной оказалось проблематично. Молоток был до невозможности тяжёл, и если прибить доску к полу кое-как получалось ударами невпопад по гвоздям, то провернуть тоже самое с крышей было невозможно.
В ночь появления механической птицы Ника не продвинулась в своей работе ни на йоту. Более того — она и не пыталась. Новехонький пол первого этажа разбух из-за дождя.
Весь труд — насмарку!
Оплакав от души свой провал, Ника забралась на обгорелую до черна раму бывшего окна второго этажа, чтобы успокоить нервы перспективой Северного леса, где холодной и непоколебимой глыбой возвышалась гора, на фоне которой стволы столетних сосен выглядели ломкими прутиками.
Вдруг облака, вечно парившие над горной вершиной, разлетелись как пух тополя под лапами неугомонного мальчугана. Гора задрожала, и небо над ней потемнело, и тогда, с брызгами черноты, из нее вырвался силуэт с двумя поперечными отростками, то вздымающимися, то опускающимися — медленно и ритмично.
Пока Ника пялила глаза на страшную горгулью, дрожь горы достигла Лунного Холма. «Чайный дворик» грозился похоронить под собою зайчиху, и та, наконец, взвесив риски, сиганула прямо из окна, и — очень вовремя, ведь в тот же миг каркас таверны осыпался, подняв в небо пыль.