Ну, задели мы его, болезного, в разминке-то. Глядь, а барбосик-то наш – «Капитоша» – его ещё и так за глаза весь флот звал, лежит у знакомой стенки-переборочки, Витюней нашим ранее облюбованной. Короче, лежат они оба два.. Трогательные такие, что твои братики-щеночки…
Вобщем, охолонули мы с ругателем моим Борисом от такой Цусимы. Стоим, любуемся, гладиаторы хреновы…
Штурманец Борюня от ужаса голос потерял и тихо так шепчет:
«Устиныч, это же дуплет-мокруха… Получается ты Витька прижмурил, а я, стало быть, „Капитошу“… для изящной комплектации». – «Ладно, – отвечаю, – не дрейф, дрейфила. Я же, какой-никакой, а медик…У них у обоих жилы на шеях бьются – живые они, значит».
Бог миловал, обошлось тогда…
Оттерли мы их, болезных, скипидаром. А когда оба очухались, глядь, а ведь они ни буя не помнят, амнезия… память, стало быть, им отшибло…
Ну, мы с Борисом, не будь мормышки, переглянулись. Боря левым глазом подмигнуть хотел, да как подмигнешь, ежели он у него заплыл напрочь...
Ну, да я и без того понял, чего он сказать хотел:
«Ври, дескать, боцман. У тебя складнее выйдет»…
Ему что, циклопу бестолковому, а мне грех на душу. Ну, не приучен я врать... В жизни за мной такого не водилось…
А куда денешься – жизнь-то заставит. Ну и наплел я глупостей, аж вспоминать противно…
Мне как раз бинокль с треснутой линзой, об мою личность расколотый, на глаза попался. Я и выдал импровизацию:
«А вы, – говорю, – Ромуальд Никанорыч (так мастеру нашему родители удружили), когда на мостик после аварии явились, то, себя не помня, да в состоянии аффекта пребывая, за штурманский инвентарь схватились и на младшего коллегу замахнулись… Да на наше с вами удачное счастье пребывал рядом с вами второй помощник ваш, Борис Батькович – мужчина во всех местах героический… И, стало быть, заслонил он от удара вашего могучего отрока сего злополучного лицом своим коровьим…»
Тут малость запнулся я – чего дальше-то врать? Однако смотрю, палуба капитанского мостика от моих же сапог вся рыжей краской-суриком измардована…
«Ага! – говорю и, вроде как, с покаянием: – Я тут давеча у вас, на крыле капитанского мостика леер ржавый пошкрябал и нынче же хотел его суриком замазать. А тут, когда нас айсбергом шибануло, сурик тот возьми и пролейся… Ну а вы, Ромуальд Никанорыч, по запарке, сурик тот на палубе не заметили, равновесие потеряли и головой о переборку приложились. Ну и прилегли… ненадолго».
Вроде как складно вышло. Тем более сурик тот с меня всё еще подкапывал и палубу на мостике продолжал пачкать изрядно. Ну, капитан посмотрел на меня подозрительно – не дурак же, чует не то что-то. Потом глянул снизу вверх на Борюню, второго помощника своего, детину, и правда, здоровенного, и вроде как лестно ему стало. Как же, сам мал, да удал… Эвона, какого Голиафа отделал! Короче, так размечтался капитоша наш, что, даже, незаметно для себя позу статуи Давида принял…
***
В тот же день получили мы по радио распоряжение с берега – следовать в ближайший порт Готхоб для постановки в сухой док и производства ремонта судна. Уже к вечеру встали мы у причала, а к утру уже подняли наш аварийный траулер в док. Спустились мы с ребятами на палубу того дока. Стоим и смотрим снизу вверх на наш бедный промысловичок. А там та ещё картинка…
Весь правый борт от форштевня до середины корпуса, выше и ниже ватерлинии натуральная стиральная доска. Шпангоуты через обшивку выпирают, будто рёбра корабельные. Смотрится это жутко, как-то по-человечьи. Глядим, вот и сам виновник торжества стоит, Витя Шептицкий. Незаметно подошёл к днищу траулера. Невеселый… Стоит, смотрит на дело рук своих, а в шевелюре у него, двадцатилетнего пацана, прядки седые...
Главы 10 -11 "Честный Урсус" - "Таинственный остров"
Глава 10.
Честный Урсус
– А что у вас, Устиныч, там дальше-то было с эскимосами этими гренландскими? – спросил я заинтересовано.
– Да уж было, – усмехнулся в сивые усы боцман. – И с эскимосами, и с эскимосками… Про то, как налетели мы на айсберг, махину ледяную, и как поставили нашего рыбачка в Готхобе, Нууке по-эскимосски в сухой док, я тебе уже рассказывал.