Заходим мы с нашим провожатым всей клёшной компанией, глядим: твою маман! Портрет на стене метровый и на нём – Юра Гагарин в русской рубашке, и улыбается своей знаменитой улыбкой, солнышко наше! Фото цветное, увеличенное, и в углу автограф, – как положено. Сели мы за стол деревянный, длинный такой, со скамьями, как в деревнях наших – все уместились. Официант пиво принес, отменное – датское, куда уж там нашему жигулёвскому. Тут наш знакомец встал и тост произнёс короткий:
«Кашута!»
Я-то решил – что это вроде нашего русского «за здоровье!» Ан нет, как Миник потом объяснил, это пожелание мужчинам удачной охоты.
Так что американцы обмишурились, когда циклон, бурю нашу, Кашутой обозвали, да ещё и пьяной эскимоской выставили…
Выпили мы за дружбу советских и гренландских рыбаков, а Миник мне доверительно так и говорит:
«Рони…» – это он меня так из Брониславов перекрестил. – «Просьба у меня к тебе: пока вы с друзьями в Гренландии, пожалуйста, не называйте мой народ эскимосами. Мы инуиты, а по нашему, калааллит – люди. А эскимос – это ругательство, оно означает „пожиратель сырого мяса“.
Мы и в самом деле никогда сырым мясом не брезговали, но слово для нас звучит оскорбительно. Поскольку ты для меня теперь близкий друг – ааккияк, то сделай, как прошу. Я, – говорит, – хочу видеть тебя новым братом, а потому приглашаю тебя поохотиться в компании со мной и с младшим братом моим по имени Нанок, что значит медведь. Пусть будут тому свидетели Килак и Имек – небо и вода, а так же эти большие сильные мужчины, твои испытанные братья. Ведь ты с ними не раз в диком холодном море охотился на славную большую рыбу».
Красиво сказал, почти как грузин. Беда в том, что кроме меня его гренландско-кавказское красноречие, исполненное на языке Гёте и Шиллера, никто из наших не оценил. Я-то, конечно, перевёл, но это всё одно, что Баха напеть. Одно стало понятно – гренландцы-калааллиты народ весьма красноречивый и дружелюбный.
«А что, – спрашиваю, а сам на потрет Юры Гагарина киваю, – неужто, когда первый космонавт Земли вокруг света путешествовал, и к вам, калааллитам, в Нуук наведывался?»
Он смеётся и говорит:
«Нет. Я тогда в Дании, в Университете учился, а Ури (они так Юрий произносят) в Копенгагене королевскую семью навещал. Вот там, на приёме во дворце меня ему представили как самого лучшего студента самой большой датской провинции самого большого острова на глобусе. Гагарин тогда улыбнулся и сказал, что видел из космоса Гренландию, и что она самая белая и чистая страна на планете. К тому же сверкает под облаками, словно королевский бриллиант».
Миник тогда, по пути во дворец королей датских, в газетном киоске открытку с Гагариным в русской косоворотке купил. Вот Юра ему автограф на той открытке и подписал. А когда год назад дядя Миника получил лицензию на открытие заведения, то племянник ему идею с названием и подбросил. Вывеску в Дании заказали, да там с русскими буквами что-то напутали. Ну, брат Миника и рассудил, мол, не переделывать же всю работу из-за одной буквы. Дорого, долго, да и далековато будет.
Что тут скажешь, – вздохнул Устиныч, – одно слово, капиталисты, деловые ребята. Портит людей мир чистогана.
Глава 13.
Два капитана
=
– Хей, уотч! Алоу! – донеслось откуда-то сверху, похоже, из командирской рубки пришвартованного к нам военного борта.
Я подскочил от неожиданности, поскольку, стараниями Устиныча почти совершенно переместился в суровую экзотику далёкой Гренландии. Подняв голову, я увидел того, кто окликал по-английски вахту, то есть меня, матроса дежурящего у трапа. На крыле командирского мостика норвежского сторожевика, опершись на ограждения-леера, стоял очень высокий, широкплечий человек. Великан был облачен в куртку тёмного хаки, с поднятым по случаю назойливо моросящего дождя капюшоном. Из-под капюшона выглядывал козырёк офицерской морской фуражки с высокой тульей.
«Дядюшка Свен Бьернсон собственной персоной», – без труда догадался я.
Тускло сверкнула золотом на фуражке командира корвета морская кокарда-краб. Мне совсем недавно уже доводилось видеть эту кокарду с более близкого расстояния, увенчанный королевской короной позолоченный якорёк в овале из красной эмали. Воспоминание о миниатюрном изображении короны норвежских монархов отчего-то вызвало у меня почти родственные, тёплые чувства – припомнилось волнующее романтическое рандеву с юной принцессой Ленни в тесной корабельной каптёрке.