– Сейчас без четверти пять, – взглянув на часы, продолжил по-английски майор со своей верхотуры. – Сообщите вашему капитану, что я ожидаю его, а также вас в своей каюте. Вахтенный матрос покажет дорогу – кивнул он в сторону тощего долговязого моряка, стоящего рядом с ним на вытяжку.
Мне, вдруг, стало не по себе. Я с чего-то вообразил, будто предстоящий серьёзный разговор двух капитанов пойдёт о моей скромной персоне, вернее – о моих с Лени Бьернсон, выражаясь великосветским языком, мезальянс отношениях. Изрядно труся, я передал вахтенному штурману известие о том, что наш мастер Владлен Георгиевич приглашен на срочное совещание с командиром норвежского сторожевика.
Штурман потянулся, было, к трубке висевшего на переборке корабельного телефона, но из своей каюты поднялся на мостик сам Дураченко. Капитан не выглядел бодрячком, но и унылым его назвать уже было нельзя. Он скорее походил на человека, нетерпеливо ожидающего какого-то важного известия... Владлен выслушал меня и, как мне показалось, удовлетворённо кивнул:
– Что же, пойду, отчего не пойти. Как родного в гости зовут. Почти что, как к тёще на блины, мля…
– Владлен Георгиевич, – пребывая в плену своих глупых страхов, решился я. – Майор вроде сказал, что с вами вместе и меня приглашает…
Произнеся это, я почувствовал, что уши мои ярко горят в полумраке штурманской рубки. Возможно даже, что горели они не без пользы, освещая некоторое судовое пространство.
Капитан коротко, исподлобья взглянул на меня, без труда просчитал мои полудетские опасения и усмехнулся в седую бороду.
– Много о себе мните, юноша, – почти добродушно проворчал он. – В толмачи-переводчики Бьернсон тебя зовёт. Я-то ему уже отзвонился по телефону, Устиныча вначале сватал, дескать, наш боцман шпрехен зи дойч вери гуд, так он сразу же взбеленился:
«Ноу, ноу. Ваш боцман абсолютли крэйзи. Достаточно, что я его вери гуд инглиш слышал. Пусть ваш юнга переводит».
Для меня так и осталось загадкой, каким образом Владлену с его более чем скромным английским удавалось достаточно успешно общаться с Бьернсоном. Тем более что к моей помощи, в качестве переводчика, они особо не прибегали. Видимо сказывалось родство душ двух бывалых морских волков…
Мы с Владленом гуськом, что твой милый внучек с добрым дедушкой, поднялись по трапу на борт норвежца. Долговязый матрос, при ближайшем рассмотрении оказался стариной Йориком Скелетом. Он-то и проводил нас к месту встречи двух капитанов, в носовую надстройку в командирской каюте.
Майор Бьернсон ожидал нас у открытой двери. На этот раз на нём был неуставной белоснежный шерстяной свитер-водолазка. Эта гражданская экипировка весьма ему шла, подчёркивая мужественность красного обветренного лица и особую, скандинавскую колоритность стриженой ёжиком огненно-рыжей причёски.
– Прошу садиться, господа, – хозяин просторной командирской каюты указал на небольшой, обитый синим бархатом, прикрученный к палубе полукруглый диван.
Диван этот располагался в центре весьма уютного, а по нашим, советским понятиям, даже роскошного для военного корабля помещения. И только три удлинённых больших иллюминатора с массивными броневыми заглушками напоминали о военном, а не круизно-лайнерном предназначении этого морского жилища. Тут же находился небольшой, но весьма примечательный стол овальной формы. Вещь была явно антикварная и, судя по всему, очень дорогая, подобное мне приходилось видеть разве что в ленинградском Эрмитаже. Притягивала взгляд, украшающая чёрную мраморную столешницу, искусная инкрустация из цветного янтаря. Янтарная мозаика изображала королевский герб Швеции. Царственный зверь стоял на задних лапах и находился в явно агрессивном расположении духа. Герб этот был хорошо знаком всем советским телевизионным болельщикам, поскольку увенчанный короной лев постоянно мелькал на телеэкранах, точнее на спинах шведских длинноволосых хоккеистов.
Майор вежливым жестом указал на блестящий металлический кофейник с деревянной ручкой и стоящие рядом две большие белые чашки, затем поднялся и принёс из буфета открытую жестяную коробку с печеньем. Кофейник источал такой чарующий аромат, что Владлен Георгиевич не выдержал и, смущённо кряхтя, наполнил наши с ним чашки.