Возможно, наш мастер, всё-таки, нарушил, какую-то часть светского этикета. Во всяком случае, аристократичный гривастый венценосец своим ярко-оранжевым янтарным глазом с явным неодобрением косился на неотёсанного русского бородача.
– Я пригласил вас, господа… – начал Бьернсон.
«Чтобы сообщить пренеприятное известие», – мысленно и машинально, хотя и без малейшего намёка на иронию, дополнил я про себя.
– С тем, чтобы уведомить вас о нашем ближайшем будущем, – продолжил майор. – Очень скоро ваше судно будет препровождено в порт Тромсё. Там вам предстоит стоянка, возможно – длительная, не менее месяца. Вероятно и, к сожалению, вас может ожидать суд… впрочем, это решат вышестоящие инстанции. Советская сторона извещена о задержании вашего судна и, как у вас принято, выразила протест. Мой корабль по срочным причинам должен покинуть акваторию острова. Это произойдёт через… – он взглянул на наручные часы-хронометр. – Через сорок шесть минут. А сейчас прошу сюда, господин капитан. Я должен вас кое с чем ознакомить...
Я перевёл Владлену всё вышеизложенное и на этом, как ни странно, моя коммуникационная миссия окончилась.
Майор указал на противоположную сторону каюты, где находился высокий штурманский стол с картами и бумагами. Жестом он приказал мне оставаться на месте, а сам с Владленом подошёл к штурманскому столу. Два капитана склонились над картами. Я же, вынуждено пребывал в тревожном одиночестве, а потому и сам не заметил, как опустошил коробку с ванильным датским печеньем; когда я очнулся, на дне сиротливо ютились две круглые печенюшки. Запоздалый покаянный стыд жгучей волной окатил мою бедную душу, но было поздно…
Минут через двадцать, так и не воспользовавшись толком моими переводческими талантами, оба капитана отошли от стола и направились к двери. Я вскочил и последовал за ними. Дураченко преобразился, глаза его блестели знакомым азартным блеском. Спускаясь по трапу на свой борт, он даже напевал что-то не совсем приличное про Гитлера с хвостом, пойманного под мостом. Мне же оставалось только гадать и мучиться в неведении:
«Что же обсуждали два капитана, и что так обнадёжило нашего Владлена?»
***
В назначенный срок корвет «Сенье» отшвартовался от скалистого причала тайного фьорда. Корабль развернулся на выход и дал на прощанье два длинных тревожных гудка. Наш работяга «Жуковск» остался в гордом одиночестве под нависающими скалами. Капитан через боцмана вызвал к себе в каюту старшину Семёна. Здесь уже находились старший и второй помощники. Я же пребывал в прострации, кляня злую судьбу, столь бездарно и жестоко оборвавшую мои романтические отношения с юной принцессой Лени...
В душе моей звучали печальные, а порой и траурные мелодии в диапазоне от Полонеза Огинского до моцартовского Реквиема.
– Die Leiden des jungen Werthers, – услышал я за своей спиной.
Примечание: «Страдания юного Вертера» – сентиментальный роман Иоганна Вольфганга Гёте.
Такую истинно арийскую речь, без намёка на русский акцент, мог выдать на судне только один человек.
– Невозможно без рыданий видеть страдания молодого Вертера! – театрально закатив голубые наглые зенки в направлении высших сил, продекламировал Эпельбаум.
Мне же, несмотря на терзающую душу вселенскую скорбь, удалось выдать в ответ куда более талантливую тираду, хотя и на родном русском языке. Не стесняясь в выражениях, я пожелал истинному арийцу противоестественного группового любовного экстаза с покойной Эльзой Кох, Евой Браун, а так же всей прочей нацистской гоп-компанией во главе с незабвенным дядюшкой Адди.
– С Евочкой было бы неплохо! – мечтательно отреагировал на мои пожелания рыжий, – особенно под винцо Либфраумильх, что в переводе означает «Молоко Богородицы». А вот прочих старичков-нациков прошу исключить – несексуальны-с! Найн унд найн, майн либэр юнге.
Примечание: «Нет и нет, мой дорогой юноша».
Короче, страдалец, тебе пакет от предмета грёз…
Геша протянул мне белый почтовый конверт, который был мною немедленно схвачен. Однако конверт был уже кем-то вскрыт и сиротски пуст.
– Издеваться, пёс! – взревел я с неизвестно откуда взявшимися интонациями актёра Черкасова в роли Иоанна Грозного.
Меня охватил бешеный, свойственный скорее роду Рюриковичей гнев, а также непреодолимое желание немедленно и собственноручно удавить холопа-кощунника...