«Братва, гляди, наш боцман вернулся, да не один, с местной кралей!».
Значит, эта встреча с народом просто совпадение, и никто мою героическую персону чествовать не собирается. Едва я шагнул навстречу своим товарищам, как, разумеется, посыпались расспросы – что, да как. Мол, а с эскимосочкой своей когда познакомишь? Ну прочий весёлый трёп. Оказалось, что толпу наших морячков везут на экскурсию вдоль южного побережья, аж до самого незабвенного Уунартока. Потом мы отправились домой к Ивало, и на этот раз не в иглу. Ты удивишься – в нормальный деревянный домик, окрашенный в ярко-лазоревый, небесно-голубой цвет.
Этот домик Ивало с Наноком получили в подарок на свадьбу от местных властей. Королевство Дания тратило немалые средства на приобщение инуитов к современной цивилизации. Вначале их хотели поселить в одной из квартир в длинном каменном жилом блоке на сваях, рассчитанном на 500 человек, но Ивало наотрез отказалась жить в месте, похожем на инуитское каменное погребение. Вмешался влиятельный родственник – кузен Миник, и для строптивой четы сделали исключение… что же, везде нужны связи! Наверное, следует надеяться, что датчане понимают, что делают. Они, конечно, хотят добра гренландцам и намерения их благие… Бракосочетание Ивало и Нанока, крещёных в младенчестве хернхутскими миссионерами, прошло в деревянном лютеранском соборе Нуука, и первую брачную ночь они провели в новом доме. Да не заладилось им городское житьё. Уже на третий день молодая пара, затосковав по родным просторам, встала на лыжи и ускользнула прочь от волшебных благ цивилизации. Благо, повод был – начался сезон охоты на пушного зверя. Ивало открыла так и не запертую два года назад дверь и, войдя в свой, так и не обжитой, дом, прямо с порога прошла к небольшому, стоящему у стены посудному шкафу с нарисованным на нём толстощёким поварёнком в неизменном крахмальном колпаке. Она вынула из него большую жестяную банку для хранения соли. Осторожно, словно боясь повредить что-то хрупкое, она достала с её дна два серебряных крестика-распятия на чёрных шёлковых нитках. Один, покрупнее, Ивало протянула мне, пояснив по-английски:
«Это Нанок. Он там, – Ивало взмахнула рукой, как будто говорила о ком-то далеком. – Здесь он нет. Не жить. Не слышать. Ты жить. Это ты, тебе. – Она показала на крестик и вдруг, закрыв глаза, прижала его к груди. – Нет, нет! Нанок слышать! – вновь протянула мне распятие. – Нанок сказать – да. Ты друг. Ты хорошо».
На следующий день я вернулся на свой траулер, чтобы заняться обычной боцманской работой. В Нууке на ремонте мы простояли ещё четыре месяца, и после каждого рабочего дня я возвращался в лазоревый домик к своей Ивало. Прикипел я к ней, девчонке гренландской… С собой позвать я её, конечно, не мог. Как она проживёт без родных, без охоты, земли своей студёной. Ясно – зачахнет. Она сама меня остаться просила. Говорит, мол, оставайся. Будешь здесь рыбачить и со мной жить, а я тебе деток нарожаю. Счастье будет. А я что мог ответить… говорю, мол, не могу остаться. У меня на Родине это, считай, измена, а я предатель получаюсь. Она только головой покачала.
«Странная, – говорит, – у тебя, Рони-аккияк, Родина… словно ревнивая жена».
Судьба! Что-то я расклеился, малый. Старый я стал, сентиментальный. Иной раз закрою глаза и вижу, как стоит на причале Нуука и ждёт меня моя Ивало. Она знает, что я жив, и знает, что я не забыл её, ведь как-никак – она немножко колдунья…
Глава 37.
Призрак черного кригсмаринера
Не так часто битые жизнью пожилые мужики раскрывают душу перед восемнадцатилетними сопляками. Мне стало неловко от того, что я стал невольным свидетелем момента слабости старого моряка. Какие-либо комментарии к услышанному с моей стороны были бы неуместны. Я буркнул, мол, схожу-ка я на палубу, отдам долг службе и, напялив на голову шапку, ретировался. На палубе было сыро и промозгло, благо, дождь уже перестал моросить с серого, затянутого белесой, туманной дымкой неба. Взглянул на часы. До конца моей вахты, то есть до шести часов утра, оставалось всего лишь двадцать минут.