«Надо бы сменщика разбудить, – шевельнулась в голове сонная мысль. – Какие кошмары вы, месье Паганель, предпочитаете в часы утреннего послевахтенного отдыха?» – не без лёгкой шизофрении, замаскированной под самоиронию, спросил я сам у себя. И в подтверждении диагноза сам же ответил: «Не иначе вас, моншер, ожидают ужасы с полярной тематикой. К примеру, общение с гренландскими загробными духами, впечатлительный вы наш».
Мой внутренний, почти что клинический монолог прервал приближающийся знакомый звук. Без сомнения, это работал двигатель возвращающегося под Медвежье крыло баркаса «Эидис». «Прошло меньше суток. Неужели Верманд с Генкой уже нашли то, что искали – образец кислотной мины? Или им попались какие-то не менее важные вещдоки?» – про-неслось в моей голове. По телефону внутрисудовой связи я позвонил на мостик и сообщил вахтенному помощнику о возвращении наших славных лазутчиков из гнезда диверсантов. После чего отправился на бак – пришвартовывать союзника или, скорее, союзницу, поскольку «Эидис» всё же женское имя. С подоспевшим Устинычем мы спустили шторм-трап на борт баркаса. Вард, а за ним и пламенеющий рыжей макушкой Эпельбаум поднялись на борт «Жуковска». У Верманда за плечами горбом торчал завёрнутый в плотную парусину, притороченный к спине груз. На палубу, встречать экипаж баркаса, вышел опухший со сна капитан Владлен Георгиевич. Он без лишних слов повёл Верманда и Генку к себе в каюту, бросив на ходу в сторону боцмана короткое приглашение:
– Пошли!
Поскольку меня на важное мероприятие пригласить опять забыли, мне ничего более не оставалось, как разбудить сменщика и отправится почивать. Как гласит корабельная мудрость: «Вахты нет, дави на массу!»
Проснулся я где-то за полдень и, умывшись, направился в сторону камбуза. В салоне экипажа ещё продолжался обед. За угловым столом Бронислав Устиныч и угрюмоватый Верманд Вард, изредка обмениваясь короткими фразами по-немецки, не спеша хлебали тресковую уху. Получить какую-либо информацию от мужчин с таким суровым выражением лиц не представлялось возможным и, наскоро прикончив свою порцию макарон с тушёнкой, я поспешил обратно в кубрик. Мой тайный расчёт оказался верен. В матросском кубрике, не щедро освещённом помаргивающей лампой, вокруг небольшого, прикрученного к палубе стола сидела компания из четырёх человек. На столе возвышалась трёхлитровая, изнутри покрытая коричневатым налётом, оплетённая капроновой ниткой стеклянная банка с чаем. Старшина Семён только начал разливать горячий чай по эмалированным кружкам. Борька с Ромой нетерпеливо и требовательно смотрели на Гешу, который не спеша и солидно хлебал чай вприкуску с кубиками рафинада. Моё присутствие никому не мешало, поскольку я как-никак участвовал во всех предыдущих событиях. Семён даже подвинул ко мне одну из кружек с чаем. Первым не выдержал Борька:
– Рыжий, хорош уже вола тянуть! Давай, отчитывайся, чего там было! Диверсантов с «Брунгильды» всех замочили на пару со стариком Вермандом?!
Геша не был бы Гешей, если бы исполнил чью-либо просьбу без лишних слов. Рыжий держал кружку с чаем, словно мелкий лавочник рюмку водки – изысканно оттопырив мизинец. Выдержав театральную паузу, он, с трагическими нотками в голосе, торжественно произнёс:
– Представьте, господа! В Одессе был аналогичный случай – корова зашла в воду по самые яйца…
Борька осторожно вынул из его длани горячую кружку, поставил её на стол и со сноровкой бывалого змеелова обхватил железной рукой матроса-палубника всё ещё оттопыренный мизинец издевателя.
– Ломать будем медленно и со вкусом, – с вкрадчивой нежностью садиста-маньяка произнёс он и принялся медленно выкручивать из сустава пленённый Генкин палец.
Генрих Оскарович надул багровые щёки, чтобы не заорать от боли и, почему-то обращаясь к собственному несчастному мизинцу, торжественно и громко объявил:
– Ахтунг! Ахтунг! Партизански тефка Маруська, ти есть окрушён, стафайся! Плен есть карашо – ти пудешь иметь каштый день булька с масло, унд цвай немецки официрен!
– Завязываем с цирком! – по-командирски прикрикнул Семён, и Борька нехотя выпустил на волю Генкин пунцовый мизинец. Рома сокрушённо вздохнул:
– Клоун – он и есть клоун. Без выходов на арену не проживет.
Рыжий примирительно поднял руки: